И о духовой музыке. Полвека назад я жил в украинском селе. В каждом селе — клуб, дом культуры и т. п. В каждом клубе — духовой оркестр. В села не каждый день завозили хлеб, баня работала два дня в неделю (один мужской, другой женский), освещения на улицах не было, потому ночи были именно ночами, черными и загадочными, но оркестра в клубе не могло не быть. Так уж жизнь в то время складывалась.
Вы спросите, где совхозы и колхозы брали такую массу музыкальных руководителей? В Киеве. Один или два раза в неделю к нам приезжал Яков Моисеевич или Семен Ильич (простите, запамятовал) и учил нас музыке…
Играть в духовом оркестре было у нас почетным делом. И завидным. Как сегодня ездить на “Феррари”. И когда мне исполнилось двенадцать, я пошел в клуб и записался на учебу. Капельмейстер Семен Ильич слегка проверил мой слух и чувство ритма. Годен. Спросил, хочу ли я играть на теноре. Я не возражал. Хотя бы потому, что не знал, что это такое. Как патриот-новобранец, я готов был служить в любых войсках, лишь бы на передовой.
Приступил к занятиям. Первая партия, которую я получил, была: соль-соль-ля-соль — в марше “Смело, товарищи, в ногу”. Навек запомнил! Были и еще ноты и марши. А через несколько месяцев капельмейстер объявил, что 9 мая мы играем на сельском празднике на площади. Как я волновался! Как десять невест перед смотринами.
И я играл! Мы были в белых рубашках и в алых пионерских галстуках, день теплый, солнечный, на площади много-много людей, и внимание всех приковано к нам, а я наяриваю: соль-соль-ля-соль… Эх, было дело!
До этого дня родители мои знали лишь то, что я занимаюсь в духовом оркестре, и не более. Они не вмешивались (и спасибо им огромное!) в мою жизнь, если речь не шла о плохих оценках или поведении в школе. И все же вмешались. Один раз.
Вернемся к 9 мая. У нас перерыв. Смотрю, Семен Ильич разговаривает с моим отцом. Я подошел, думал, похвалят, а папка спрашивает у капельмейстера, зачем он выдал мне такую дудку некрасивую (это он про тенор). И мой капель, слегка приседая перед директором совхоза и прижимая руки к груди, говорит, что он легко может перевести меня на кларнет — самый утонченный в сельской местности инструмент. Однако сам он не очень разбирается в этом, но в Киеве у него есть коллега, он не просто хорошо учит игре на кларнете, он профессор в этом деле. Папенька тут же обещает давать раз в неделю машину, чтобы я ездил учиться к профессору.
Расстояние — пятьдесят километров. Дорога — самая бесхитростная брусчатка, на которой все кишки выматывает. Ну, и машина бесхитростная — “ГАЗ-69”, созданный для езды по бездорожью, но не для перевозки юных талантов. Ох, и укачивало меня в этих поездках, ох, и выворачивало, беспощадно и неоднократно. Еще я запомнил из этих поездок подвал Михаила Соломоновича, мы спустились туда за нотами. Все стены небольшой комнаты до потолка занимали стеллажи, а на них очень плотно — альбомы и тетради с нотами. Да, занятия в клубе были совершенно бесплатными, для всех. Но профессору отец наверняка платил, это ведь были совершенно частные уроки.
И вот любимое занятие с помощью родителей стало нелюбимым. Нет, я им все равно благодарен, они же хотели, как лучше. А скоро мы переехали из-под Киева в Запорожье. Ну, не в сам город, в село за окраиной. Но оттуда ходили автобусы в город. И про музыку я уже не вспоминал — сельский мальчишка получил возможность заниматься в большом спортивном клубе. И тоже без участия родителей…
А жаль, я не смог побывать на фестивале, о котором заметка вверху.
Ваш Игорь Дылёв.
Дудите и выдудите!
Мысль недели: От медицины у нас остался лишь тост: за здоровье!