Надежда Романовна Александрова живет в уютной квартире на улице Дзержинского. Сейчас — вдвоем со средней дочерью, которая тяжело больна. Надежду Романовну навещают сотрудники Центра соцобслуживания, одна из них, Ольга Сапогова, и рассказала нам о необычной судьбе своей подопечной.
Жизнь Надежды Романовны сложилась удачно: любимый муж, трое дочерей, внуки и правнуки. А начиналась с войны.
Рассказывает Надежда Александровна:
— Когда началась война, мне было 14 лет. Жила я с родителями и братьями на Гомельщине, в деревне Годуни. Когда немцы пришли, всех в деревне переписали. Нас, подростков, заставляли все дороги каждый день чистить, чтоб их техника ездить могла. Один раз мы с подружкой немного опоздали, так нас посадили на всю ночь в сарай — мокро, холодно, мы босы-голы, а утром опять погнали работать целый день. Так немцы командовали хорошо…
Что ели? А то, что сберегли. Как поняли, что немец идет, так все в землю закопали. Мама, когда осталась одна, так зерно и картошку понемногу выкапывала и ела. Немцы корову нашу зарезали. А больше и нечего им было отнимать! Но все равно лазали везде. Боялись очень партизан. Приходили в деревни и все чердаки проверяли. Каждое утро построение, всех отмечали, пересчитывали, чтобы никто не ушел в партизаны, по фамилии вызывали, не дай Бог кого-то нет! А потом нас погнали в Германию — человек пятьдесят, девушки да подростки. Гнали 15 километров до Бобруйска, с собаками, загнали в вагон, и месяц мы ехали.
В Луккенвальде год прожили. У нас барак был отдельный, для русских. А вообще, много людей разных наций, но русские хуже всех жили. Кормили всегда последними. Утром наливали напиток типа кофе, днем — нечищеная картошка, брюква. А вечером уже что останется. Возьмем котелки и стоим возле столовой часами, а нас черпалом отгоняют. В соседнем бараке жили другие, не русские, так иногда передавали нам по картофелине. У нас будто на лбу было написано, что из русского барака. Потом мы уже за едой и не ходили, люди из других бараков делились, чем могли.
Работали мы на заводе. Детали точили. Можно сказать, я как вредитель там была — для их армии ведь завод. Я работала на станке, научили меня крутить какие-то дырочки. Нас было 15 человек, все женщины, мы запчасти чистили, скребли, оттачивали напильником детали. Но над нами на заводе не издевались. Немец, если я брак сделаю, никогда не ругал — откладывал испорченное, да и все. Не кормили, но и не били нас.
И вот однажды всех забрали из лагеря и погнали на станцию. Мимо хлеб везли мужики на телеге, и тут… убежали куда-то немцы! А мы постояли и начали хватать хлеб. Потом народ тоже разбежался кто куда, а мы вернулись обратно, в лагерь. Наш-то далекий был барак, к самому мосту — мол, если бомбежка, то и нас бы разбомбили. Но не получилось, не убили нас. Мы вырыли себе ямы, в них и хоронились — сильная была стрельба, подходили наши. Лежали мы в этих ямах и ждали до утра. А утром увидели, как на лошадях приехали русские солдаты. Они знали, что тут лагерь.
Когда наши пришли, мы побежали сразу еду искать. Пошли на склад, нашли кое-что. Наелись, и всем было плохо. А потом нас посадили на машину и повезли в город. Уже к русским. И я начала работать в столовой: носила воду, мыла котлы, картошку чистила. При русских еще год прожила в Германии, нам сказали: “Мы вас быстро всех не вывезем, очень много тут пленных и заключенных”.
Не хочу дальше говорить, но… Познакомилась я там с молодым человеком. Мы ходили на танцы, платье мне одна женщина пошила — материал принесли из магазина, уже мы там командовали! Вот так нашла я себе мужа, с которым прожила пятьдесят лет. А звали его Петр Васильевич Александров.
***
— Возвратились из Германии вместе, на его родину, в Псковскую область. Дочка старшая в 1948 году родилась, вторая — в 50-м, тогда его и посадили. Сажали тех, кто в плену был. Когда забрали, я в милицию побежала, а мне и говорят: “Забудьте про мужа. Он у вас враг народа”.
Муж в армии был писарем, попал в окружение — ехал с двумя товарищами на машине, немцы их и расстреляли. Двое погибли, а мой муж разбил голову, они решили, что все мертвы. Но его спасла местная женщина — притащила домой, он у нее лежал несколько месяцев. Она одежду и документы все сожгла, мол, инвалид тут живет. А как поправился, пошел своих искать, с костылем. Тут его и схватили, отправили в лагерь. Он был в Бухенвальде. А потом на Колыме. Бухенвальд освободили американцы, вот его за связь с американцами-то и посадили.
У меня и отец погиб на фронте, и три брата, младший в деревне на снаряде подорвался. Осталась одна мама. Вот к ней я после ареста мужа и приехала — одной дочке два года, другой семь месяцев. И я так работала!.. Те, кто подсчитывал трудодни, говорили: как эта женщина может выработать столько трудодней, сколько дней в году? В колхозе лен сеяли, картошку выращивали, зимой рубили лес. Немножко зерна нам от колхоза давали.
И свой огород был — тридцать соток. И вот однажды копаю, смотрю — мужчина какой-то идет. И кто ж это такой, думаю. Близко подошел — муж мой идет из тюрьмы! Сталин помер, так отпустили людей. И муж на десятый день уже был в Белоруссии, знал, что мы тут.
***
— Когда муж вернулся, у него брат уже на Севере жил. Его родители меня не бросали, писали и посылки посылали, потому что с двумя дочками тяжело. Очень жалели меня. И вот муж поехал к брату, узнал, что работа на Севере есть. Можно ли устроиться? Можно! Но у нас денег не было на билеты. И тогда мы весь урожай картошки продали, билеты купили и приехали в Апатиты. Это был разъезд Белый — три дома и забор. Бараки на станции. Нас поселили в барак, и так нам хорошо было! В туалет не надо на улицу ходить, печка на дровах. Поселились в комнатку, рядом — еще одна семья, а мы еще и каморку продуктовую заняли, там детям кроватки поставили. Такая радость была! Только воду за километр носили ведрами. Водопровода не было, только колодец. А баня в Старых Апатитах. Там-то жили давнёшние люди — те, что давным-давно ссыльные, раскулаченные, они получше жили-то уже. Так вот это было счастье великое — детишечек помыть всех!
А бараки были освобождены после заключенных, которые тут жили. И мы заняли их места.
Стали работать, покупать что-то, так и зажили. И работали мы, как серые волки — радость такая была, что нам деньги платили. Начали покупать хлеб. Кровать себе купили! Дочка младшая дома оставалась, ходила по двору с ключом на шее, а старшая в школу пошла. Я прибегала обедать домой и сразу в окошко: а где же мой ребенок?.. Жили мы на первом районе, ближе к вокзалу.
В июле 1955-го начала я свой трудовой стаж в “Апатитстрое”, бетонщицей. Уже начали строить город, нужны были плиты. Так мы этот цемент, бетон на руках катали, чтобы промешать и мужикам сделать плиту. Чтобы уже дома строить, людей переселять из бараков. А заключенные, между прочим, уже два домика в Новом городе сделали, мы ходили, смотрели и завидовали. В них жили те, кто заключенных охранял, наверное…
Потом дома строить начали двухэтажные, дали нам квартирку, и 12 годов мы отжили на Белоречке. Маму я привезла из Белоруссии, чтобы помогала с третьей дочкой. Она уже тут родилась. А я так в “Апатит-строе” работала стропальщицей железобетонного цеха, потом оператором. На АНОФ-2 пришла в сентябре 1964 года, транспортерщицей-щелочницей дробильного цеха. Получила инвалидность по вибрационной болезни ног. На пенсии я с 1977 года, а работала по 1987. На АНОФ-2 и муж мой работал. Умер он в 1994 году… А так нам хотелось еще с ним пожить!
У меня правнуков четверо, пятеро внуков. Мы хорошо живем, все нормально. А главное, что помню про те годы после войны и лагерей — какая же радость была! Наживали все вместе, с нуля, из пустоты и ценили каждую мелочь…
Подготовила Наталья Чернова.
Что такое Луккенвальде
Городок Луккенвальде находится в пятидесяти километрах к югу от Берлина. На его окраине за рекой Нуте и располагался лагерь, который занимал семь с половиной гектаров. Строительство его началось в 1939 году, и с началом боевых действий в Европе в него начали в качестве дешевой рабочей силы поступать военнопленные разных стран антигитлеровской коалиции, а с 1941 года — и советские военнопленные.
Лагерь был рассчитан на прием 20000 военнопленных. Около основного лагеря существовали также маленькие внешние лагеря и рабочие команды различной величины, разбросанные по всей области нынешней земли Бранденбург. Большая часть заключенных привлекалась к работе в промышленности, ремеслах и сельском хозяйстве. В основном лагере находилось постоянно от 8000 до 10000 военопленных и около 30000 — в рабочих командах.
Советские военнопленные, не имея помощи от Красного Креста и международных организаций, содержались в невыносимых условиях. Каторжный труд, отсутствие должного питания и медикаментов, жестокость охранников и внутренней полиции приводили к их массовой гибели, особенно зимой 1941-1942 годов, когда к жестокому содержанию и голоду прибавилась эпидемия сыпного тифа.
Лагерь был освобожден в апреле 1945 года наступающими войсками Советской армии. Ныне сохранилось кладбище военнопленных, где похоронено более пяти тысяч убитых гитлеровцами представителей 17 национальностей, в том числе четыре тысячи красноармейцев и людей из рабочих бригад.
Источник — patriotcenter.ru
