Ах, не надо было бы Степану Петровичу стареть! То есть оно никому не надо, но у него на старости лет вдруг совесть проснулась. И стал он каяться. Каяться в сугубо мужских изменах своей жене. Ему бы к доктору, да где ж такого доктора найдешь, чтобы в этом разбирался, чтобы мог примирить пациента с раскаяньями по поводу хождения в молодые годы исключительно в левую сторону? Непосредственно блуждания боли не вызывали, напротив, лишь сладостные воспоминания. Тревожило предположение: а вдруг жена знала? Ведь еще той девушкой была его жена — могла знать и молчать. То ли из презрения, то ли из равнодушия, не исключено, что и из уважения. Такая она у него мудрая была и добрая. Но тогда свиньей он получался и вовсе несусветной. В былые времена мысли о столь высоких материях Степана Петровича не посещали, не до них было. Знай руль влево держи и нарезай кругами по городу и территории, подчиненной горсовету. А вот когда бензин у него повышел, тогда он и задумался. И задумался как-то нехорошо, печально и безысходно. Не зря классик говаривал, все глупости от безделья.
Нет, он не стал проповедовать воздержание и осуждать невоздержанность, как поступают некоторые старцы по выходе из бойцовского возраста. Нашему Степану Петровичу совесть подобного не позволила. Ведь было хорошо! Зачем же осуждать то, что было хорошо и от чистого сердца? А то ведь получится, что он не только женам изменял, но и всем тем женщинам, которые хотя бы однажды полюбили его, хоть на миг доверились ему целиком. А за мимолетное доверие, за их короткие, но все же любови, он был благодарен тем женщинам. За их мужество, в конце концов. Правда, не совсем ясно, может ли женщина быть мужественной? Хорошо, пусть будет — смелость. Наш герой пытался однажды поставить себя на место женщины и понял, что никогда не отважился бы пойти на свидание с малознакомым мужиком… Да еще и целоваться с ним! Тьфу! На это у него ни духу, ни великодушия не хватило бы. А они доверяли ему. И это наполняло его жизнь особым, таинственным смыслом. И нравилось ему.
Он уверен, что помнит все случаи, все лица, фигуры, кожу, свет в глазах…
И вот он стоит и с ужасом думает, что его жена, наверное, тоже помнит все случаи, его “неотложные работы”, его “посиделки с мужиками”, “внезапные командировки”… Ведь все было шито ужасно толстыми, нахально белыми нитками, все его построения были похожи на пирамидки, которые складывает из кубиков его двухлетняя внучка — дохни на пирамидку, и рухнет. Вот и жена могла тогда набрать в грудь воздуху чуть больше обычного, сделать “фу”, и все его вранье рассыпалось бы. И ни разу не сделала. Почему?!
Почему она ни разу не пыталась уличить, вывести на чистую воду? Закатить положенный скандал с криками, метанием посуды, с битьем по лицу… А может, по любимому лицу? Потому и не подлежит лицо избиениям. Может, она так любит его? Как-то не по-женски любит. Без притязаний на исключительное обладание, без упреков в предательстве, без рыданий и жутко искривленного этими рыданиями рта, без слез… Любит. Несмотря ни на что. Упрямо и самоотверженно. Не зря ведь во всем остальном они просто неразделимы. Проросли друг в друга корнями до невозможности. Где-то он давно вычитал это — прорастать друг в друга — и запомнил. Когда они не видятся в течение дня, то вечером не могут наговориться. Ведь столько в мире случилось, столько мыслей в голове побывало, и всем этим надо поделиться. И главное тут, что это необходимо им, для них это воздух, без которого не жить — голос, слова, мысли, присутствие…
И вот теперь он пытается понять, чего же он искал? И в голове — пу-сто-та. Вот если поставить его сейчас в суде перед присяжными, он скажет, что не виновен, но почему, объяснить не сумеет. Или виновен?
Степан Петрович даже покачнулся и, чтобы восстановить равновесие, раскинул руки…
Не виновен! Он твердо уверен в этом. Но почему же так саднит в груди? Или где там прячется совесть в дряхлеющем теле? Не виновен, потому что он свято верит: за любовь судить нельзя. Даже за мимолетную. Ценность любви измеряется не минутами или годами, но искренностью. Можно всю жизнь прожить с человеком и лгать всю жизнь — словами, поступками, телом, — это любовь? Зато все довольны, все через загс, с кучей родни, все, как у людей, ура! А жизнь и прошла. Во лжи и досаде. А одна случайная ночь может стать огоньком в памяти и греть тебя до конца дней.
— И кругом я прав, так что так муторно и гадко?! Что ж так стыдно? И больно…
Степан Петрович поднимает глаза к потолку. Потолок прямо над головой. С большим крюком для люстры, которой у них никогда не было. А крюк был. Ухмылка делает печальное лицо нашего героя глумливым — на ум пришла притча о ружье и четвертом акте. Вот крюк и пригодился…
Простите, сразу не сказал: вешаться он собрался. Совесть, однако, настигла.
Ваш собирающий сплетни
Игорь Дылёв.
Мысль недели: Издеваться над человеком, от которого ушла жена, можно только из зависти…
Оч. хорошо и интересно.
А по-моему — полнейшая чушь, сладкая сказочка про репку.