А на Гайдара… Сколько же хорошего было на Гайдара! Всё это осталось лишь на фото в наших семейных архивах. И, конечно, в памяти.
Этой фразой он иногда намекал — заголовок не очень.
Или — “Да добавь ты воздушку, воздуху давай побольше, чего ты жмешься?”. Так почти двадцать лет назад он учил меня верстать газетные полосы.Тогда заканчивалась эра линотипистов и метранпажей, и бегать целыми днями в типографию “Кировский рабочий”, носить гранки, больше не надо было. А надо было: написал заметку, сделал фото, открыл на компьютере страничку и сам все на ней распределил. Сверстал, значит. Мы так поработали лет пятнадцать, а потом на каком-то семинаре нам рассказали, что есть профессия “мультижурналист” — чтобы каждый сам все умел. Смешно…
А наш редактор требовал “добавить воздушку” всегда. Говорил, что плотно напиханные буковки и фотографии — дурной тон и неуважение к читателю. У читателя глаз должен отдыхать, а не переутомляться. Удобство читателя — это главное. А наша задача — выбросить все лишние слова и необязательные фото. Выбросить лишнее — это просто, когда ты не носишься, как дурачок, с каждым написанным тобой словом. Потому что газета живет один день, и никто из нас не Чехов, а значит, резать свой текст втрое — главный наш навык.
Собственно, воздух — это все, что ему было нужно. Воздух — спасибо науке! — последние несколько лет подавал ему кислородный аппарат. Не вынимая из носа пластиковых трубок, он умудрялся пить виски, закусывать, беседовать, смеяться, а однажды даже попытался прикурить, и сигарета вспыхнула прямо во рту. Он сказал: зрелище было забавное.
А началось все 6 мая 1991 года. Я услышала в трубке странный, хриплый голос: “Это Наталья? Если да, то жду вас завтра вечером в редакции на Ленина”. Я испугалась даже. Но пришла. И голос вполне соответствовал облику: здоровенный такой, черный дядька в свитере грубой вязки с горлом. Прямо над ним стоял на полке известный фотопортрет Хемингуэя в том же свитере. “Красуется…” — подумала я про дядьку. А он угостил меня кофе, спросил, чем увлекаюсь.
— Ну, кино люблю…
— Вот тебе деньги, иди в кино, а завтра напишешь заметку. Побудешь кинокритиком.
Пошла в кино, написала заметку, получила работу. Мне было 19. Ему — 35.
…В эти дни так много людей написали о нем. Что он добрый и порядочный, умный и внимательный. Что он — человек-эпоха. И почти каждый добавил: “Он поверил в меня”. Все, что нам нужно, оказывается, это — вера. И то, что ты в поле чьего-то зрения, ты интересен, каким бы ни был. И это, конечно, удивительное свойство — видеть людей, знать их и помнить о каждом.
Он здорово увлекался людьми. Любыми. Какие только посетители не хаживали в его кабинет! Политики, уголовники, старушки, бизнесмены, женщины трудной судьбы, врачи, работяги, милиционеры, поэты, пьяницы… Каждый приносил свою историю, кто-то тут же получал помощь: деньгами, звонком куда надо, знакомством с нужным человеком или статьей в газете. Но я все силюсь припомнить и не могу, а просил ли он хоть раз что-то для себя самого?
Людей между тем он, бывало, раздражал. Зачастую — верой в них же. Порой — детской наивностью. Чрезмерной щедростью. Манерой говорить комплименты в лицо. Жадностью, с которой проживал каждый день. Тем, насколько легко у него все получается. “Да ты просто аферист и баловень!” — смеялась его давняя коллега. А кто-то добавлял — циник. А кто-то — глупец!
Он, кстати, понимал все про людей, но разочаровываться не желал. Не осуждал. Не терпел — в мужчинах! — лишь истеричности и мелочности. Женщинам прощал, кажется, все. Сколько их в Апатитах однажды получили от него букет? За что? Да просто так, за красоту. “Ты, когда фото обрабатываешь, запомни: резкость не добавляй, если в кадре дама за сорок. Почему? Ну а зачем морщинки подчеркивать?..”
А вот коллегам могло доставаться — за неточную цитату, за занудство, за канцелярит. За то, что мало читают. За неуважительное отношение к русскому языку. Больше всего — за невнимание к людям.
Сегодня крупнейшие управленцы придумали “новую” идею: повышать в сотрудниках лояльность и внутреннюю мотивацию. Разработали программы и пустились их внедрять. Внедрять получается неважно — люди все так же в пять вечера спешат по домам, к семье и друзьям. А он внедрил эти методы почти тридцать лет назад: на работу всем всегда хотелось. Тут ведь с утра до вечера было все нужное человеку: шутки, диспуты, обеды, банкеты, подарки, поощрения и критика, споры, решения проблем и личных, и общечеловеческих. Никто не удивлялся неурочным звонкам: встал — побежал — написал. И услышал: “Отличная история, чмок!” или “Я тебя просил лужу снять, а ты мне высокохудожественное фото принесла. Теперь же его на полполосы надо ставить!”
А вот ненужного, например субординации, не было никогда. Обошлись.
Помню, как в новом помещении на Гайдара, 2а, он встречал нас утром в тельняшке — мыл полы. А вечерами по пятницам раздавал бабушкам и детям газеты на продажу, поддерживая словом первых, слегка воспитывая вторых. Как устраивал нам восьмые марта, заваливая помещение тюльпанами. Как в хорошие, сытые времена, вместо того, чтобы складывать прибыль под матрас, покупал передовикам производства путевки в Египет. И как молча хмурился, читая твой текст, и становилось понятно: придется переписать.
А потом перестало хватать воздуха. В буквальном смысле. И пять последних лет он уже не приходил на работу: звонил, общался в Интернете, звал в гости изредка — стеснялся. Сильные мужчины не демонстрируют, что плохо, что завод кончается, что села батарейка. В 2014-м в последний раз побывал в Греции и не переставал мечтать, что еще когда-нибудь… И все, кто эти годы не виделся с ним, но видел его фото в Интернете, были уверены — он живет полной мерой, наслаждаясь путешествиями. А он осенью 14-го перестал покидать квартиру. Вообще.
“Наташа, какое беспечное кончилось время…” — грустно говорит коллега. Конечно, ведь полжизни нам позволял быть беспечными один-единственный человек. “Еще бы бокальчик виски с Игорем Николаевичем. Да поговорить…” — пишет муж другой. Никто из мужей не обижался, что жены пропадают на работе. Они и сами захаживали: всем было о чем поговорить.
И теперь я все думаю: а хорошая у них там собралась компания! Лариса Адамовна Гладина, Нина Михайловна Рыжова, Баржицкий, Чайковский, Миша Скоробогатченко… И кажется, что у них там интереснее и веселее, чем у нас теперь здесь.
Дорогие наши читатели и друзья! Мы безмерно благодарны всем вам за поддержку и участие в эти трудные для нас дни. И, пожалуйста, не беспокойтесь за газету — всё (почти) останется, как прежде. Мы будем выходить по четвергам и сообщать вам новости. Только вот как поступить с “Подвалом редактора”? Мы решили пока сделать ретроспективу самых первых “подвалов” или тех, что вам более памятны — оставляйте ваши пожелания. Возможно, самые любимые ваши заметки есть в книге “Проснулся утром” — ее можно купить в редакции.
Ретроспектива «подвалов» — это замечательная идея!
До сих пор храню некоторые, пожелтевшие уже, вырезки…
Не выбросила, даже переезжая на новую квартиру 8 лет назад.
Замечательно написали про Игоря, Наталья. Спасибо!
Mi te kotorie «bivshie poddannie CCCP-skie» postradaem bolshe vsex. Nikakoj yazik ne imeet takoj grani mezhdu-smexom i gorestyu—kak on umel napisat. Takoj romanticheski-bitovoj-filosofskij umor udaetsya peredat nemnogim—inache budet poshlost ili tcinizm.
Наталья, спасибо и поклон!!! Все так жизнено и емко написали!!!!!!!!!!!!
И как хорошо закончили: вспомнил их всех, теперь уже таки дорогих и далеких…
Действительно, общаясь в интернете даже и не подозревал что Игорь был привязан к дому… Его последние слова были: Леша, берегите Исаакий, боритесь!…
ретроспективу самых первых “подвалов” — это замечательно.
P.S. попрошу родственников зайти купить книгу для меня, потом в Питер мне передать.
Золотые годы
И вот Сидорин ушел в горком партии, а редактором стала Нина Рыжова. И мы распоясались. Нет, не пустились во все тяжкие, но стали работать легко и свободно. Тираж «Кировского рабочего» при ней зашкалил за тридцать три тысячи. Да, выписывать местную газету было обязательным для коммунистов. Да, конкурентов у нас на местном рынке не было. Как не было и самого рынка. И все же, надеюсь, газета была интересной. Рыжова умела ненавязчиво делать так, что каждый из нас старался раз в неделю выдать «гвоздь». Если материал ей нравился, она заглядывала в кабинет и делала автору какой-нибудь презент — конфету, например. И это было как медаль. А я однажды даже «орден» получил — вяленого леща. Вяленый лещ тогда, что провесной осетр сегодня.
И вот однажды захожу к Рыжовой, а она плачет… Плачущая Нина Михайловна — это была такая диковина, что я опешил. Оказалось, она только что получила внушение из горкома. За какую-то нашу публикацию. И в сердцах рассказала, что внушения ей делают каждую неделю. В основном после моих или Сережи Гилуча заметок. А мы ничего не знали. А она нас только хвалила. Я растерялся и не знал, как утешить ее. Изобразил пророка Иезекииля: сказал, что зато когда-нибудь потом мы будем вспоминать это время, как золотые годы газеты… По крайней мере, для нас, так оно и получилось.
Из книги Игоря, о работе в «Кировском рабочем».