“Сердце, сердце, сбрось оковы” — строчка из стихотворения Генриха Гейне. Она всплывает в памяти каждый раз, когда речь заходит об уроках немецкого языка. Вероятно, потому, что книги и наглядные пособия для уроков немецкого сопровождали все мое детство — мама работала учителем.
А Татьяна Дмитриевна Огонькова, много лет преподававшая немецкий язык в школе №6, начала изучать немецкий в раннем детстве, тайком от взрослых. И стихи романтика Гейне помнит наизусть в оригинале.
Родилась в Ленинграде
23 февраля Татьяне Огоньковой исполнится 80 лет. Поверить в это трудно. Моложавая, активная, подвижная и общительная женщина, она все время чем-то занята. То в Совет ветеранов бежит, то в Центр соцобслуживания, то в гости или на прогулку. Разницу в возрасте ее более молодые друзья — бывшие ученики или коллеги — никогда не замечали. Кстати, и о юбилее мы узнали от ее выпускницы, нашей читательницы. По словам Ирины Геворкян, бывший классный руководитель и учитель немецкого языка для многих до сих пор замечательный друг и интересный собеседник.
На экране телевизора в гостиной мелькали напряженные лица, винтовки и флаги — в Сочи шли соревнования биатлонистов. Но Мартен Фуркад и компания остались без нашего внимания, настолько интересным оказался разговор.
— Я родилась в Ленинграде, и, когда началась блокада, мне было семь лет, — рассказывает Татьяна Огонькова. — Весь первый блокадный год мы оставалась в городе — мама, я и младшая сестра. Раньше как-то не принято было о таком рассказывать, и многие мои выпускники не знали, что я блокадница. Мы, говорят, от Вас ни слова не услышали об этом, как же так?! Я и удостоверение получила недавно, ведь даже точной даты, когда нас эвакуировали, не знаю. Помню лишь, что из Ленинграда меня с сестрой вывезли, когда прибавили норму хлеба.
Я хорошо помню, что мы с сестрой крепко держались за руки, чтобы не потеряться. А на пальто у меня висела табличка: “Таня Смирнова, 8 лет”.
Пятерки и десятки
Недавно блокадников, живущих в Апатитах, пригласили в гимназию на встречу с детьми. Дети, младшие школьники, спрашивали: как вы жили в блокаду? Татьяна Дмитриевна описала ту жизнь тремя словами: холодно, голодно, темно. Отцы — на фронте, матери — на оборонных работах, дети — в детском саду. Детей отдавали матерям только на время выходного, а бывали такие дни очень редко…
— Жили мы в огромной коммуналке на Петроградской стороне, которая за год почти опустела, — продолжает Татьяна Огонькова. — Соседей я, к сожалению, не помню. Помню огромный коридор, мы там до войны на велосипеде катались. Буржуйку, которую топили разломанной мебелью, а когда она закончилась, разбирали на дрова полы. Обои, их обдирали со стен и варили. От бумаги ничего не оставалось, получалось что-то похожее на клей, который пили. А вот света не было вообще.
Однако дети есть дети, хотелось погулять, если не было воздушной тревоги. Возле дома был сквер — туда сносили трупы, а мы, детвора, бегали смотреть, как их сжигают. То руки поднимались, то туловища — мы верещим от страха, а не уходим. Когда по небу бегали лучи прожекторов, мы играли в “римские пятерки и десятки”. Иногда лучи перекрещивались как “Х”, иногда как “V” — выигрывал тот, кто больше насчитает пятерок и десяток.
В первый класс я не пошла, не было в 41-м году занятий. Нам в садике девочки молоденькие — старшеклассницы, наверное, или студентки — рассказывали все, что сами знали. Мы запоминали, пересказывали, стихи учили. Нас эвакуировали, как я потом выяснила, летом 1942 года, а мама осталась в Ленинграде.
Для третьего класса
Девочки оказались в Ивановской области, в детском доме. Весной 43-го года им сообщили о смерти мамы. Каким-то образом о том, где находятся Таня с сестрой, узнали родственники.
— Не знаю, кто им сообщил. Может, мама успела написать, куда нас отправили, может, из Ленинграда прислали сообщение, но приехала тетя из Углича, мамина сестра. Она была многодетная, а у другой маминой сестры детей не было, и та хотела взять нас к себе. Но тогда закон не позволял забирать детей из детдома. Можно было за деньги перевезти их в другой детский дом, поближе, что родственники и сделали. Мы с сестрой переехали в детдом №172 под Угличем, его открыли специально для ленинградцев.
В 1944 году Тане исполнилось 10 лет, но она так официально и не окончила первый класс, хотя умела читать и писать. Впрочем, не только Таня Смирнова оказалась в такой ситуации. Тогда педагоги детского дома решили провести диктант, своего рода экзамен, чтобы выяснить, кого в какой класс определять.
— А мы все тайно изучали немецкий язык. Для чего? На фронт все хотели попасть, только на фронт! У меня даже учебник немецкого языка для третьего класса сохранился, смотрите, мне его эвакуированный с фронта солдат подарил.
На диктанте по русскому языку случился курьез. Я написала его без ошибок, но все существительные — с большой буквы, как в немецком. Педагоги очень удивились, но диктант зачли и перевели меня во второй класс. Дальше в учебе все наладилось, седьмой класс я окончила хорошо и поступила в Угличское педагогическое училище. Как воспитанница детского дома я могла учиться там бесплатно.
Оказывается, до середины 50-х годов образование было платным для всех, кроме некоторых категорий льготников, в том числе детей, оставшихся в войну без родителей.
Педагоги-политические
— Это было исключительное педучилище! Мне оно дало больше, чем институт, никогда я не встречала таких прекрасных и образованных людей, как наши педагоги. В Угличе какое-то время существовал лагерь “для политических”, которым даже после освобождения был запрещен въезд в Москву и Ленинград. Многие осели в Угличе, в том числе и наши педагоги: Софья и Павел Мотренко (он — белый офицер, она — преподаватель немецкого и французского в академии), Жанна Георгиевна Кофман — преподаватель музыки, училась в Парижской консерватории, вместе с мужем-большевиком поехала в Россию строить новый мир, где они сразу же попали в бесконечное путешествие по лагерям. О них в училище легенды ходили. А какие они ставили концерты! Высочайшего уровня…
Выпускников педучилищ в те годы делили на две неравные группы. 95 процентов отправлялись работать, а пять процентов могли учиться дальше, поступать в институт. Татьяна попала в эти пять процентов.
— Я была готова идти работать, но учитель русского посоветовал — поступай в институт, на пять лет продлишь молодость. И я поступила в Рыбинский пединститут. Его потом сократили, последние два курса доучивалась в Ярославле. Замуж вышла в Угличе, там и дочка родилась, Лена.
Везет на людей
В Апатиты Татьяна приехала в 1967 году. Хотя молодая семья Огоньковых сначала собиралась поехать на полуостров Таймыр. В те годы в Советском Союзе был бум комсомольских ударных строек, и молодежь рвалась в неизведанные просторы — чем дальше и трудней, тем лучше.
— Мы тоже были комсомольцами, идейными, сознательными, в стороне оставаться не желали, — продолжает Татьяна Дмитриевна. — Но на Таймыр не успели. Приехали знакомые, которые уже устроились в Апатитах, и позвали — давайте к нам! Первым сюда отправился муж, Адольф, потом и мы с Леной перебрались. Мужу тут понравилось сразу, он просто влюбился в плато Расвумчорр, на которое “не приходит весна”, в Центральный рудник, в свою работу.
Я сразу начала работать в восьмилетней школе №5 в поселке Молодежный, а через два года, когда в Апатитах сдали школу №6, перешла туда. В 1972 году выпустила свой первый класс.
Мы разговаривали, и Татьяна Дмитриевна один за одним приносила фотоальбомы, поздравительные стенгазеты, самодельные открытки со стихами, которые дети же и написали. Толстый альбом с черно-белыми снимками, каждая страница подписана старательным красивым почерком. Походы, экскурсии, танцы, субботники, соревнования — все, что занимало школьников почти сорок лет назад.
— Этот альбом мне подарили ученики. Я не разрешала дарить подарки за деньги, они сделали альбом. Мне в жизни очень повезло — вокруг всегда были хорошие люди, коллеги, ученики. Я, если честно, очень смущена тем вниманием, которое мне оказывают сейчас бывшие ученики. В прошлом году, когда на 35-летие собирался выпуск 78-го года, а выпускники 83-го — на 30-летие, меня растрогало такое количество гостей, внимания и хороших слов. Ведь люди приехали из Москвы, из Киева, из других городов.
Никогда не гналась за признанием, за званиями, даже в партию не вступала. Помню, ученики вступали в комсомол, пришли ко мне за рекомендациями, а я ответила, что дать их не могу. Они мне: “Татьяна Дмитриевна, а почему Вы в партию не вступаете?”, а я в ответ: “Как же я могу вступить, если один у нас постоянно на уроках разговаривает, другой — на двойки учится?” Зато классы были дружными, и сейчас мы продолжаем дружить. Я и на пенсию вышла не одна, а вместе с подругами. Мы гуляем, встречаемся, в общем, если женщина живет одна, это не значит, что она одинока!
Без одиночества
16 лет назад умер муж, Адольф Анатольевич. 15 лет назад переехала в Швецию дочь. К маме на юбилей Елена приехать не сможет, но активно участвует в его подготовке с помощью телефона и Интернета. А внуки, пусть уже взрослые и живут в Швеции, время от времени просят у бабушки помощи. Какой? С немецким языком! Татьяна Дмитриевна, кстати, изучает шведский язык и уже объясняется на нем, когда гостит у дочери. Даже обзавелась там подругами. Правда, когда заводят серьезные разговоры, например о политике, все дружно переходят на немецкий. А если говорить не о политике, а о радости и любви к жизни, то немецкий тоже отлично подойдет! Что там, у Гейне, дальше?
“Сердце, сердце, сбрось оковы
И забудь печали гнет!
Всё прекрасный май вернет,
Что прогнал декабрь суровый…”
Татьяна Дмитриевна!
Поздравляем Вас с днем рождения!
