Итак, Наташа прилетела в Германию, чтобы за месяц закончить курсы по немецкому языку, оформить все нужные документы и подать с Леопольдом заявление в загс. Медленно, но целеустремленно мы продвигаемся к свадьбе……Так я превратилась из разукрашенной и обвешанной бижутерией русской матрешки в одну из особей европейской породы “женщина без возраста”. Со временем я оценила всю практичность этого стиля одежды. Во-первых, это позволяло сократить до минимума соответствующую статью расходов семейного бюджета, а во-вторых, сняв каблуки, я позабыла об уставших и к вечеру не влезающих в домашние тапочки ступнях.
К тому же соседи на нашей улице сменили тон своего “гутен морген” с удивленно-вежливого на улыбчиво-приветливый.
Следующее, к чему мне надо было привыкать, был непоколебимый никакими мировыми катастрофами, созданный годами и на века Лёвушкин распорядок дня. Каждое утро он просыпался ровно в четыре часа пятьдесят минут, варил кофе, курил сигарету, проводил свои водные процедуры и ровно в половине шестого отчаливал на своем новеньком, компактном, экономичном авто в соседний городок на работу. Этот порядок не нарушался и в праздничные дни, с тем лишь отличием, что Лео не надо было ехать на работу и он мог потом еще пару часиков вздремнуть в зале на диване, укрывшись широким мягким пледом…
Домой Леопольд приезжал ровно в 15.00. Это очень характерно для немцев — рано начинать рабочий день и, соответственно, где-то после обеда его уже и заканчивать. После ежедневного принятия душа и такой же ежедневной смены белья, в районе шестнадцати часов, наступало “время кофе”, когда очередная кофейная чашка сопровождалась кусочком песочного, а по праздникам и кремового торта. По значимости этот ритуал можно было бы сравнить с английским пятичасовым чаем. Где бы мы ни находились в это святое время, Леопольд, поводя носом, как хорошая гончая, устремлялся туда, где сограждане стучали ложечками по кофейным блюдцам, поедая многовариантный немецкий “кухен”.
В оставшееся до вечерних новостей время Лёвушка разговаривал со мной, большей частью рассуждая монологом на различные темы, готовил себе бутерброды на завтра, звонил маме и смотрел свою электронную почту. Ровно в 18.50 мы замирали перед экраном телевизора. До “без четверти десять” картинки на экране сменяли друг друга в четкой последовательности — от региональных новостей к местным, потом еще раз коротко и компактно “Темы дня” и обязательный художественный фильм — детектив, комедия, мелодрама. Конечно же, на самом деле выбор был гораздо шире, стоило только начать переключать кнопки пульта, но только не для консервативного Лео.
Наконец, в 22.00 наступало время идти ко сну, которое мне уже хотелось по-солдатски назвать “отбой”…
Глава 14. Лингвистическая школа
До начала занятий оставалась целая неделя, а пока я репетировала жизнь обычной бюргерши-домохозяйки. Каждый день, проводив Лео на работу, я отправлялась на осмотр местных достопримечательностей и продолжала чувствовать себя туристом, который, сфотографировавшись на фоне чужой повседневной жизни за столиком обычного европейского кафе, предвкушает нарочито-восторженные, а втайне вздыхательно-завистливые комментарии “друзей” в социальных сетях.
Мне предстояло жить в городке с населением чуть больше двадцати тысяч жителей, где, в общем-то, было всё необходимое для жизни простого человека — супермаркеты и магазины одежды, аптека и оптика, почта и сберкасса, приемные врачей общей практики и городская больница Святой Елизаветы.
В самом центре города возвышалось средневековое готическое здание католической церкви с многоцветными высокими витражами, дорожки от которой радиальными лучиками растекались между старинными двухэтажными, белыми в черную полоску домами. Два раза в неделю — в среду и субботу — на центральной площади неподалеку от церкви устраивали мини-рынок. Торговый люд выкатывал свои овощные и мясные палатки, зазывая приверженцев биопродуктов не только за покупками, но и за приятным общением с продавцами, лихо отпускающими шутки вместе с товаром и знавшими своих постоянных покупательниц в лицо, а иногда и по фамилии. Здесь же можно было откушать румяных немецких колбасок и понаблюдать, как умные утки, жившие неподалеку под мостом малюсенькой речушки, важно подкатывают парочками к душистому прилавку пекаря за угощением.
Вскоре начались и мои курсы немецкого…
“Гутен морген!” — обреченно приветствовала нас ровно в восемь фрау Пфлюгер — пожилая поджарая немка с седыми кудрями, в коротких моднявых (другого слова не подобрать) пиджачках, из-под полы которых сквозь добротную ткань обтягивающих брюк угадывался силуэт игриво-узких слипов. Добавляли образ легкомысленные шелковые платочки вокруг ее морщинистой шеи, и можно было с уверенностью предположить в ней бездетную старую холостячку, посвятившую свою жизнь борьбе с неграмотностью сначала немецкого, а впоследствии и понаехавшего народа.
Мы разворачивались лицами к пожилой немецкой учительнице, отчаявшейся победить непостижимую босяцкую недисциплинированность представителей не германской расы.
— Как думаешь, Флюгерша сегодня в настроении? Мне пораньше свалить надо, — толкал меня локтем сосед по парте, безработный русский немец Валерий Бадер, живший здесь уже больше пятнадцати лет, но ленившийся выучить немецкий и потому периодически вынужденный сидеть за школьной партой по направлению биржи труда.
“Свалить пораньше” без разрешения Флюгерши могли себе позволить только лица, которые ходили на курс добровольно и сами же за него платили. В случае с Валерием, получавшим пособие, это было практически невозможно. В противном случае учительница моментально сообщала куда надо, и — оп-ля! — выплату денег приостанавливали. Это сильно дисциплинировало.
— Начинаем разбирать домашнее задание, — фрау Пфлюгер прекрасно знала, что в ближайшие полчаса толку от этого не будет, но упрямо гнула свою линию по наработанному веками плану.
— Битте, господин Даниэль, рассказываем о себе…
Длинный, костлявый, абсолютно черный, как самая черная ночь, неопределенного возраста уроженец одной из стран французской Западной Африки и неизвестно, каким ветром занесённый к немцам (к французам было бы логичнее), господин Даниэль открывал рот, обнажая белоснежные зубы, и шевелил розовым языком:
— Их коме аус Африка…
Дверь в класс отворялась, и появлялась первая опоздавшая в длинном балахоне и головном платке, повязанном по всем правилам ее религии, открывающим к обозрению лишь самую серединку лица восточного образца с подведенными карандашом глазами.
Начиналась сцена, повторявшаяся каждый день по одному сценарию, в котором оба участника представления, не надеясь изменить финал, прилежно играли свою, прописанную неведомым автором роль. Опоздавшая просила разрешения войти, учительница интересовалась, почему та опоздала, опоздавшая выдавала свою версию (у каждой покрытой платком головы она была, впрочем, разная — дети, автобус, дети, врач и еще раз дети), учительница просила написать объяснительную, опоздавшая покорно принималась марать ручкой вырванный из тетрадки клочок бумаги.
Так как чернокожий Даниэль всегда начинал первым, а восточные женщины тянулись битых полчаса, мы так и не узнали до конца историю его жизни. Это так и осталось для меня загадкой — почему они опаздывали, и, главное, без последствий. Со временем, переехав и понаблюдав здешнюю жизнь, я еще много раз убеждалась, что этим людям многое сходило с рук, в отличие от более близких немцам по менталитету европейцев, куда я относила также выходцев из бывшего Союза.
На большой перемене, выпроводив нас на школьный двор под еще теплое сентябрьское небо, фрау одиноко пила за учительским столом кофе из термоса, наслаждаясь тихими звуками классической музыки из принесенного с собой переносного магнитофона. Вопреки сложившемуся мнению о передовых во всем немецких технологиях наш класс был оборудован лишь обычной школьной зеленой доской и кусочком белого мела (цветной мел учительница прятала в шкафу). Справа под потолком висели в ряд на веревочках обветшалые макеты планет Солнечной системы из папье-маше, строго пропорциональные по размерам, среди которых таинственно и печально отсутствовал Юпитер.
…В тот день на школьном дворе веяло любовью. Две молодоженки — одна из Албании, другая из Косово — делились друг с другом на албанском приятными впечатлениями от медового месяца, а спрятавшаяся за углом под сенью каштана удивительная парочка — хитрющий и пронырливый румын Григор и молодая толстуха-палестинка — нежно пожимали друг другу ручки, “соприкоснувшись рукавами”.
— Глянь-ка, как румын бабу обхаживает, — пускал слюнки Валера, — никто из местных на него не клюет, а закрепиться надо. А эта дурочка уши-то развесила, аж порозовела вся. Да только зря старается, вот узнает ее папаша — погонит его в три шеи, пешком до своей Румынии бежать будет.
— Завидуй молча, Валерик, твой поезд давно ушел, — дразнила его украинка Злата, от экономической безысходности в своей Николаевской области вышедшая замуж за немца.
С огромной высокой грудью Злата поистине была украшением нашей группы, радуя глаз юбками клеш до колена и крепкими стройными ножками на каблучках.
— Ну вот чего ты сюда приперлась, — беззлобно оборонялся Валера, — думаешь, тебе здесь сладко будет? Я тоже так думал, дурак, когда свой дом со скотиной в Сибири за копейки продавал. Приехал за хорошей жизнью, как же, историческая Родина! Да только не нужны мы здесь никому, поняла? Суют подачки по безработице, а фирмы к себе не берут: то языка не знаешь, то работать не умеешь. Не любят они нас, поняла? А я уже, если честно, забил на всё, не хотят — не надо, пусть сами работают. Живем с моей Марусей на пособие, и ничего, хватает. И пусть Флюгерша не надеется, учить язык из принципа не буду, и так прокормят…
Глава 16. “Не нарушай!”
Экзамена я не боялась. Три недели, проведенные среди “носителей языка”, благотворно сказались на моем умении разговаривать, что особо ценилось экзаменаторами по сравнению с умением “выбрать правильный ответ” или “написать приятелю короткое письмо на тему”.
Первой занимая очередь на устную часть, я мысленно выбирала, кого бы можно было взять с собой для “ведения диалога”. Валера Бадер и украинка Злата отсутствовали по понятным причинам: Бадеру как гражданину Германии никаких сертификатов не надо было в принципе, а Златка вышла замуж за своего немца каким-то хитрым образом, зарегистрировав брак в Дании с одними паспортами на руках.
И тут меня атаковал хитрющий Григор. Парень твердо решил перебраться в благополучную страну из своей бедной Румынии. Сегодня его целью было сдать экзамен, и своей жертвой он выбрал меня как, не побоюсь этого слова, самую способную на курсе.
— Наташа, — проявлял Григор чудеса мужского обаяния, поглядывая при этом в сторону своей толстой недалекой подружки, обиженно поджимавшей губы в углу, — пойдем вместе, ты же умная, пожалуйста, помоги мне; у меня денег мало, мать и так последнюю корову продала…
Начиналось всё довольно мирно. Бойко пройдя диалог по картинкам на тему “Как пройти к вокзалу”, где я большей частью спрашивала, а Григор односложно отвечал, мы переместились в другой класс и взялись за авторучки. Я писала, а сидящий недалеко Григор шипел в мою сторону вопросами…
Я закончила. И мне, конечно же, нужно было подняться и уйти. Но несчастный Григор кряхтел, потел, возводил к небесам молящие голубые глаза и последовательно манипулировал пальцами в мою сторону, пытаясь выудить из положения моих губ заветные “а”, “б” или “с”.
И я представила обнищалый, оставшийся без коровы румынский двор его родителей с покосившимся дырявым забором и сидящим на телеге без коня старым больным отцом… И я беззвучно продиктовала ему правильные ответы…
Вредная (а на самом деле педантичная, как и мой собственный Леопольд) Флюгерша молниеносно ухватилась за возможность проявить свою власть и хоть немного поставить на место обнаглевших иностранцев, причем из двух провинившихся пострадала почему-то я одна. Торжествующе глядя в мое густо покрасневшее лицо, она неумолимо написала красной ручкой поперек моих листочков “аннулировано”. Мне предложили пересдать тест завтра с другой группой…
