Если вы звоните мне, а я не отвечаю, не думайте, что все пропало. Что уехал я или ушел, что валяюсь в конвульсиях или, наконец, вульгарно сплю. Вполне вероятно, я пою в этот момент. Вы не ослышались.
Да, у меня нет ни музыкального слуха, ни певческого голоса. И даже тем голосом, что имеется, я не умею управлять. К примеру, вы попросите меня взять ноту фа, а я запросто возьму си-бемоль и даже не замечу, что обмишурился. Однако у жизни есть один аргумент в мою пользу. Неубиваемый аргумент. Я пою в полном одиночестве. Я не пою в барах караоке. И на сценах клубов и дворцов культуры вокально не выступаю. Я даже не пытался спеть в театре Ла Скала, хотя три раза гулял вдоль его невзрачного фасада и однажды был в музее театра, где видел посмертную маску Верди. Из гипсовой бороды композитора торчат настоящие волоски.
Одним словом, я никого не тираню своим чудным вокалом.
Мой отец любил петь. Впрочем, как и каждый из нас, чего уж греха таить. В молодости он служил в танковых войсках и пел в ансамбле песни и пляски воинской части генерала Есина. Что это была за часть и каким был генерал Есин, не могу сказать. Но фотография есть: ансамбль в полсотни человек, и среди них мой папка, бравый, подтянутый, с лихим казацким чубом со лба. И сколько его помню, он пел. Выступал в основном дома перед гостями. Голос он имел чистый и вполне прилично поставленный. Уверен, что большинство гостей, как сейчас сказали бы, ломало слушать его, но приходилось. Да и что — жалко? Он искренне исполнял русские песни, украинские, а когда работал в Якутии, разучил там и пару якутских канцон. И, что важно, мама любила, когда он пел. Это, если не ошибаюсь, даже тешило ее самолюбие.
И вот настал мой черед. Когда приходит стих, я закрываю все двери и окна, опускаю тяжелые шторы, чтобы звуки наружу не лились, включаю компьютер и пою со звездами. И ведь звезды у меня не дутые, из телевизора, а самые настоящие!
Ах, как красиво я пою про пушистые гроздья акаций с Анной Широченко и Леонидом Серебрянниковым. Нас всех за душу берет. И если уж пошли романсы, то обязательно про то, как ехала домой Ольга Рождественская, как душа ее была полна новым счастьем. Наиболее проникновенно получаются у нас строки про то, как тревожно мысль ее и путалась, и рвалась… До слез. Ну, и конечно же, Валентина Пономарева:
А напоследок я скажу:
Прощай, любить не обязуйся!
С ума схожу иль восхожу
К высокой степени безумства…
Если бы вы знали, как это полезно — петь от души, да еще с такими людьми.
Тут, правда, чуть не нарушил свое правило. На новогодней вечеринке в конторе каждый отдел должен представить художественный номер. И в мою голову пришла шальная мысль: а не спеть ли мне? А капелла. Тихо и спокойно…
Ой, чий то кинь стоїть?
Що сива гривонька…
А дальше не без надрыва (ведь опять же про обманутую девичью любовь):
Бодай би я була,
Бодай би я була,
Кохання не знала…
И размечтался я, как спою и как упадет на меня слава, и как девчонки наконец полюбят меня… Ведь девчонки в первую очередь любят певцов, а лишь потом принцев и их лошадей. Их высочеством мне уже не стать, так, может, в шансонье податься? Взять пару уроков у Горюновой и — вперед. Цветы, овации, автографы в разрез декольте… Однако пора принимать теплую клизму.
А пока еще спою вместе с “БИ-2” про мужские никчемные занятия — вести войну за чужие гавани и про покинутых женщин. А еще с Сюткиным:
Дай мне этот день,
Дай мне эту ночь,
Дай мне хоть один шанс…
Так что, перезвоните позже.
Ваш Игорь Дылёв.
Пойте и напевайте!
