Продолжение. Начало в №№32, 33.
Возврата нет
…Сказать, что я волновался, когда мы летели на “Молодежку”, — ничего не сказать. Стало понятно, что это точка невозврата. Вот сейчас уйдет судно, и ты остаешься совсем один на краю Земли. Рядом десять человек, и груз ответственности за здоровье этих людей полностью ложится на твои плечи. Пока в Антарктиде лето, есть возможность эвакуации, а что будет потом?..
Забегая вперед, скажу, что с началом зимовки на “Новолазаревской”, когда улетает последний самолет и “Федоров” берет курс на Питер, в течение ближайших девяти месяцев помощи ждать неоткуда. Был опыт, накопленный в ISOS, но здесь совершенно другое — как было сказано в документальном фильме, в космос летают чаще. И это правда. Случись что, космонавта с орбиты снимут, здесь же ни одно транспортное средство в Антарктиду не доберется. Но с другой стороны, ты же знал, на что подписывался. Хотя это было где-то там, далеко, пока не стало конкретной реальностью.
Немного истории освоения Антарктиды. На момент моей зимовки это была 56-я Российская Антарктическая экспедиция, а это значит, что пятый континент осваивался сначала Советским Союзом, когда экспедиции назывались САЭ, а впоследствии и Россией, в общей сложности в течении 56 лет.
Станция “Беллинсгаузен” работает с 1968 года, “Восток” — с 1957, “Мирный” — с 1956 года, “Прогресс” — с 1988 (с перерывом с 2000 до 2003), станция “Новолазаревская” — с 1961-го. “Молодежная” просуществовала с 1962 по 1999 год. Две станции на 2010 год были полностью законсервированы: это “Ленинградская” и станция “Русская”.
Если исходить из того, что на каждой станции работали по два врача, то, произведя нехитрые математические расчеты, получается, что врачей за все время освоения Антарктиды, на момент моего прибытия, было около 600. Спрыгивая с вертолета на землю самого отдаленного континента, поймал себя на мысли — мне есть, чем гордиться!
Станция “Молодежная” в свое время была крупнейшей, ее называли столицей Советской Антарктиды. На зимовке количество работников доходило до 150 человек, а в сезон до 500. Станция имела свой аэродром, диспетчерский пункт, нефтебазу, склад под ракеты, запускающие зонды в атмосферу, целый дом был отдан под медпункт. Станция — целый небольшой поселок.
Относительно недавно, в 1999, году она была законсервирована, зимовок там нет. А вот на сезон люди приезжают каждый год — заводят дизель-генератор и живут два месяца, тем самым определяя геополитическое присутствие России в регионе.
Звучало заявление со стороны руководства РАЭ, что в ближайшее время собираются реанимировать станцию. Честно скажу, сомневаюсь. Учитывая, что организация далеко небогатая, вернуть все на круги своя будет непросто. А расконсервация, как вы понимаете, стоит очень и очень дорого.
А что делать доктору?
К моему прибытию полностью пригодны для жилья на “Молодежке” были только два здания. В них — электричество, а значит, свет и тепло. Девять человек расселились в одном доме, два гидробиолога во втором. Повар готовил, механик занимался техникой, главный механик и моторист несли по очереди вахту около дизель-генератора. Что не мудрено, топливо — это жизнь в Антарктиде, и работа такого важного агрегата требует круглосуточного наблюдения. Ученые занимались своими исследованиями. А что делать доктору? Я дежурил по кухне первое время, пока все не устаканилось и не был составлен график дежурств. Дежурили все, за исключением начальника станции, мотористов и механиков.
В свободные от дежурств по кухне дни я вместе с механиком ездил за водой на вездеходе к ближайшему водозабору. Кстати, освоил и вождение.
Относительно недалеко от “Молодежки” располагалась первая белорусская антарктическая станция. Они тогда только начинали осваиваться. Это сейчас уже, как я слышал, у них станция построена, а тогда они хранили свою немногочисленную технику на “Молодежке”.
Перед Новым годом меня позвал к себе начальник станции. После ежедневной планерки по рации с “Федоровым”, который курсировал вдоль Антарктиды, выяснилась следующая ситуация. Мне предложили поменять место дислокации — отправиться вторым врачом на станцию “Восток”, поскольку одного из докторов вывезли по медицинским показаниям. А ведь я так мечтал о работе на “ Востоке”, хотя по распределению попал на “Новолазаревскую”. Сердце радостно забилось, готово было выскочить из груди. Но, как граф Калиостро, я заставил его урезать ритм. Урезалось.
Так вот, у анестезиолога на “Востоке” случилась проблема с зубом. Ох уж эти зубы! И доктор-хирург что-то там неудачно сделал. Анестезиолога сняли со станции и отвезли на “Федорова”. На судне, умудренный сединами судовой врач удалил зуб, что и надо было сделать первоначально. И тут доктора перемыкает — ни в какую не хочет возвращаться на “Восток”. О причинах такого поступка не знаю, могу только догадываться — он говорит, что, мол, погорячился, верните меня в Питер. Возникает вопрос о втором докторе на станцию и моя кандидатура оказывается единственной.
…Ритм сердца урезался, и надо было принимать решение. Решение пришло очень быстро. Два хирурга на станции без анестезиолога — это нонсенс. Какой мне смысл ехать вторым хирургом? Что делать двум хирургам на одной станции? И дело даже не в том, что у нас с оставшимся на “Востоке” хирургом не сложились отношения. Положа руку на сердце, несмотря на всю мою идиосинкразию, если бы он был анестезиологом, я бы никогда не оставил десять полярников без медицинской помощи. Но в этой ситуации свое присутствие я считал абсолютно лишним и отказался.
Вечный приют на вершине
Незаметно подошел Новый год. Решено было отметить праздник шашлыками. Я с удовольствием взялся за это дело. Во-первых, я люблю готовить, и именно мясо. А во-вторых, не хвастаясь, я очень хорошо готовлю шашлык. С душой. Но на станции не было шампуров. Мы с гидробиологами нашли толстый алюминиевый лист, нарезали из него полосок, обточили их на станке, завернули тыловую часть и получили прекрасные шампуры.
Новый год встречали при параде, а 1 января выбрались на прогулку — на мыс Гранат, который тянется вдоль побережья. Название он получил от гранатов, которые здесь раньше находили и, говорят, приличных размеров. Сейчас же под ногами лежало множество камней с мельчайшими вкраплениями граната.
С одной стороны мыс пологий. Мы подошли к его основанию и увидели пингвинов Адели. Те, в свою очередь, кинулись к нам навстречу полюбопытствовать, что за звери… или люди… — какие там мысли в этих маленьких головенках? Но стоило нам подойти поближе, пингвины отошли на безопасное расстояние. Над нами крутился баклан, высматривая жертву. Но глазки Адели смотрели внимательно.
Стали подниматься на возвышенность. Ветер создавал причудливые природные монументы. Ближе к вершине, после которой мыс опять уходил к морю, подошли к кладбищу станции “Молодежная”. Хоронить в земле нельзя — земли здесь нет, одни камни. Из толстого листового железа сваривают саркофаг и укрепляют его на камнях, получается могила. Сейчас уже и не вспомню точно, сколько их было: кажется 13-14. В могилах на станции “Молодежная” нашли свой вечный приют полярники, ушедшие из жизни, по большей части не от естественных причин. Об именах усопших промолчу по этическим соображениям. Скажу лишь — это было время, когда полярники подписывали бумагу, что в случае смерти не возражают против похорон в Антарктиде.
Продолжение следует.
