Мы публикуем цитаты из интервью с ней, записанного в 1994 году журналистами “ДД”, а также — выдержки из ее воспоминаний.
~ Я не могу идеализировать прошлое, особенно свое полуголодное детство. Выселенцы знали свое место. Моя мать была освобождена от этого “звания” в 1954 году, но только в 1961 году она заработала, наконец, свою последнюю полярку.
~ Я научилась читать рано, и первыми моими “книгами” были треугольники с фронта. Они были заляпаны свечой, а химический карандаш был размыт. В эвакуации я бегала по двум деревням и читала эти дорогие письма для неграмотных родственников.
~ Наши матери, оставшиеся без мужей, очень много и тяжело работали и, наверное, не очень заботились о нашем воспитании. Теперь я понимаю, что они были обижены из-за своей одинокой женской доли, но им тоже хотелось праздника, и они собирались на своеобразный девичник со скудным, но для нас праздничным столом, где пересказывали прочитанные книги.
~ В детстве я была ужасной плаксой. Могла заплакать по любому поводу. Однако, когда умер Сталин, я стояла, как бревно, ни одной слезы не проронила. В тот момент у меня не было никаких чувств.
~ Я пошла в школу и сразу же испугалась своей учительницы, которая говорила и кричала так громко, что, наверное, от этого крика приседали бы кони. Я испугалась ее навек, потому что в третьем классе она поставила мне двойку по чтению, хотя я читала с пяти лет.
~ Сначала я хотела стать учительницей. Однако старшая сестра убедила, что из меня педагога не получится, потому что в школе я не была отличницей. Сестра не понимала, как можно получить четверку.
~ В нашем подъезде жила высланная из Ленинградской области хозяйка постоялого двора,
у которой была корзинка с книгами. За чисто вымытую лестницу, которую я терла голиком
в течение полудня, я получала по книге. Одной из первых был огромный однотомник “Тихого Дона” Шолохова, который мне запрещала читать мама, и я читала его, спрятавшись под одеялом.
~ Когда мы жили в Старых Апатитах, там открылась библиотека. На открытии было столько людей, что я боялась: вдруг меня не обслужат?
~ У меня была подруга-испанка Хосе Кесада, ее привезли в Союз в 1938 году, и какое-то время она работала на песцовой звероферме в Апатитах. Когда я приходила к ней в общежитие, она выворачивала свой чемодан, где лежали письма, фотографии (там она сидела на коленях Долорес Ибаррури). Я взяла только одно письмо Лациса “Испанским детям”, которое через некоторое время отвезла в латышский музей, где мне не сказали даже спасибо…
~ Я читала не только то, что было доступно, но и Гроссмана, Солженицына. В то время
за подобное чтение давали срок. Тогда мне хотелось заснуть и проснуться через двести лет, когда не будет запретов на чтение.
~ Мы читали и боялись. Но желание узнать правду сильнее страха. Запрещенную книгу нельзя было ни с кем обсудить, это было самой большой печалью.
~ Когда я ленилась без причины два дня, тут же брала “Робинзона Крузо” в детском переводе, перечитывала как бы заново, и мне хотелось без остановки трудиться. Я всегда восхищалась людьми подвига.
~ Самая моя любимая книга иностранного автора — “Легенда о Сан-Микеле” Акселя Мунте. Эти записки шведского врача, который учился в университетах трех стран, выезжал на эпидемии холеры и чумы в Италии, в конце жизни ослеп, был личным гостем шведского короля и похоронен в Сан-Микеле, дороги мне необыкновенно. Когда я узнаю, в каком приятном соседстве лежат Дягилев, Бродский и другие, также похороненные в Сан-Микеле, меня это очень трогает.
~ Будучи провинциальным человеком, я всю жизнь интересовалась историей театра, кино, живописи и, наверное, прочитала все возможное по этой тематике.
~ Когда-то я выучила огромную поэму Шарля Бодлера “Плавание” в переводе Марины Цветаевой. Я просто упивалась этой красотой и мудростью, но самое мое большое огорчение — что мне не с кем разделить это наслаждение.
~ Когда мне исполнилось пятьдесят лет, я будто перешла в другую категорию. Раньше я была более дерзкой. Потом как-то приутихла. Почему-то чувствую себя виноватой.
~ Хочу, чтобы у людей был праздник. Очень больно видеть наш замерзший город.
~ Я люблю людей. Но сейчас ко многим потеряла интерес. Иногда хочется пройти мимо.
~ Многого я не умею, но стараюсь быть как все. Меня совершенно не увлекают осенние заботы. Очень люблю стирать — мне нравится, как пахнет чистое белье.
~ Я очень рассеянная. Это что-то неприличное. Бывает, здороваюсь с незнакомыми людьми
по пять раз в день. Однако, с другой стороны, я очень собранный человек. Когда собираюсь
в отпуск, даже веревку с прищепками с собой беру.
~ Очень люблю серебряные украшения, особенно браслеты. Но я их часто теряю, а купить что-то новое теперь слишком дорого.
~ Мне нравятся хороший кофе и мамины котлеты, которые буду помнить всегда. Я вообще люблю вкусно поесть.
~ Не люблю недобрых людей. Не люблю общих мест и общих фраз, не нравится всеобщая вера в Бога и при этом духовная разобщенность.
~ Я стала меньше разговаривать. Больше сейчас раздумий и жалости. Считаю, что люди достойны счастливой жизни. Время должно быть более человечным.
