«Гурченко сняли гипс со сломанной ноги за день до концерта, и режиссер решил, что она будет петь сидя. Но на втором куплете Людмила Марковна вдруг встала со своего места и стала спускаться к манежу. Вот она уже внизу, изящно перекинула стройные ножки на шпильках через барьер. А ведь цирковая арена неровная — копыта лошадей оставляют выбоины, которые под ковром не видны. В общем, каблук попал в какую-то ямку, Гурченко подвернула ногу, и несросшаяся до конца косточка снова сломалась», — вспоминает Игорь Николаев накануне своего 55-летия.
Мне было трудно в это поверить: песня «Айсберг», которую я написал, прозвучит по телевизору, причем на концерте ко Дню милиции — втором по значимости в стране после «Песни года»! Да еще в исполнении самой Аллы Пугачевой!.. И вот утром 10 ноября 1982 года я, никому не известный 22-летний композитор, иду на запись в концертный зал «Россия». А меня прямо у служебного входа разворачивают мужчины в штатском с военной выправкой: «Идите домой, концерт отменяется…»
Я в недоумении — как это отменяется? Как может не состояться такой концерт? Понял, в чем дело, через несколько часов — когда стране объявили о смерти генсека Брежнева и о трехдневном трауре по этому поводу. Но судьба вскоре дала мне второй шанс — я познакомился с Людмилой Марковной Гурченко, которая взяла мою песню «Как жаль, что вас здесь нет» для телепередачи «Новогодний аттракцион». Это было круто: мое сочинение споет сама Гурченко, и это покажут в эфире! Но когда до записи программы оставалась пара недель, на съемках фильма «Мама» Гурченко травмировала ногу — сложнейший перелом! Опять все срывалось!
Я расстроился ужасно. И вдруг все опять переменилось — выяснилось, что в день накануне съемки Людмиле Марковне гипс снимут и участвовать в программе она все-таки будет! Правда, врачи велели Гурченко некоторое время еще поберечься. И снимавший «Новогодний аттракцион» режиссер Евгений Гинзбург решил, что она будет петь сидя. А поскольку съемки проходили в цирке, задумка была такая: Гурченко сидит среди зрителей и поет. Только вот на запись Людмила Марковна явилась на высоченных каблуках — хотя, казалось бы, зачем, если в кадре их не будет видно? Но разве такая актриса могла просто спокойно сидеть и петь? Нет!
На втором куплете она вдруг встала со своего места и стала спускаться к манежу. Лестница довольно крутая, а под ноги она не смотрит — съемочная группа и я в том числе замерли от страха. А Гурченко все идет и идет — на кураже! Вот она уже внизу, села на барьер, изящно перекинула стройные ножки на шпильках на ту сторону — и очутилась на манеже. А ведь цирковая арена неровная — копыта лошадей оставляют выбоины, которые под ковром не видны. В общем, каблук все-таки попал в какую-то ямку, Гурченко подвернула ногу, что-то там хрустнуло, и несросшаяся до конца косточка снова сломалась. Но Людмила Марковна и виду не подала! Улыбаясь, допела песню до конца, поклонилась зрителям и, так же улыбаясь, ушла за кулисы. И только там рухнула от болевого шока. Так, благодаря героизму Гурченко в первых числах 1983 года моя песня впервые прозвучала по телевидению.
Гурченко вообще была удивительная женщина. Мы познакомились там, где я знакомился с большинством артистов — на просторной кухне в гостеприимном доме Михаила Танича и Лидии Козловой. Людмила Марковна пришла после концерта — красивая, в роскошном белом платье. Танич ей меня представил: «Вот новая звезда композиторского искусства — Игорь Николаев». Мы сели за стол — как всегда, Лида приготовила и картошку, и котлеты, и мясо с овощами. Ну и водочка, конечно, присутствовала. Слово за слово, Танич «сватает» меня Гурченко, мол, может, вам поработать вместе?! И Гурченко согласилась! Михаил тут же предложил: «За это надо выпить!» А Лида подхватывает: «По такому случаю у меня как раз есть бутылочка отличного красного шампанского. Вот пусть наш юный маэстро ее и откроет». Я взял бутылку, начал открывать, но от волнения не удержал пробку. И с ног до головы окатил Гурченко. Ее шикарное белое платье резко изменило цвет и стало грязно-розовым… Жуткая картина: вся кухня залита шампанским и в центре красной лужи — Гурченко. Не успел я подумать: «Это конец», как она спокойно так говорит: «Надеюсь, молодой человек, что песни вы лучше сочиняете, чем бутылки открываете». Потом Лидия Николаевна дала ей какую-то свою домашнюю одежду, и мы все-таки отметили наше знакомство — хоть и не шампанским.
Все эти чудеса стали происходить со мной через шесть лет после того, как я приехал в Москву с Сахалина. Там к 16 годам я уже пару лет работал музыкантом в ресторанах, учась при этом в музучилище. Первая страница моей трудовой книжки так и пестрит записями точек общепита: ресторан «Космос», ресторан «Океан», ресторан «Вечер». Это были места скопления людей с деньгами, в основном моряков, приходящих из рейса. Мы играли им первую песню бесплатно — и это была единственная «безгонорарная» композиция за вечер. Один из наших музыкантов — помню, он был коммунистом, парторгом ресторана — заранее узнавал, кто заказал у нас столики, с какого судна моряк, и по своим каналам добывал остальную полезную информацию: имена и отчества капитанов, старпомов, боцманов. Трюк заключался в том, что сначала мы исполняли песню по несуществующему заказу. В микрофон объявлялось: «Капитан траулера «Устойчивый» Василий Семенович Петров шлет музыкальный привет капитану траулера «Стремительный» Семену Васильевичу Сидорову». И все — дальше шла цепная реакция. Сидоров в ответ заказывал нам песню для Петрова, и мы получали первое вознаграждение. Дальше подключались старпомы, потом боцманы, матросы. Каждый считал своим долгом заказать для коллеги песню, и каждый за это, естественно, платил. А наше дело было только поскорее спеть, максимально сокращая время исполнения — чтобы побольше выполнить заказов…
Ну а потом к нам на Сахалин приехали известные московские композиторы — Ян Френкель, Игорь Якушенко. И я специально купил в музыкальном магазине ноты концерта Якушенко для фортепиано с оркестром, подошел к автору и попросил на них расписаться. А Игорь Васильевич не только дал мне автограф, но и поинтересовался, чем я занимаюсь. Узнав, что я учусь в училище, оставил мне — сахалинскому пареньку — свой московский адрес и телефон. По этому адресу спустя какое-то время я послал Игорю два своих неумелых произведения — фугу и кантату в стиле Свиридова. И он мне ответил подробным письмом, где объяснял, как надо доработать мои опусы. Потом оказалось, что он еще показал их и профессору Московской консерватории Баласаняну. И вскоре в сахалинское училище пришло официальное письмо из Москвы, что Игоря Николаева вызывают в училище при Московской консерватории! Письмо произвело фурор — наши педагоги просто обалдели, и я поехал в столицу…
Немалую часть заработанного я тратил на свежие западные пластинки, которые моряки привозили из Японии — до нее ведь было рукой подать. Вообще, в то время на Сахалине можно было купить любые импортные товары, от одежды и магнитофонов до виски и сигарет. Столичные музыканты, гастролировавшие по стране, обычно заканчивали свои турне именно на Сахалине. Они продавали у нас свою аппаратуру, чтобы обратно ее не тащить, а на вырученные деньги покупали японскую бытовую технику, джинсы, те же самые пластинки. А самые модные советские хиты, которые в основном и исполнялись в ресторанах, я доставал в местном универмаге — молоденькие продавщицы очень хорошо ко мне относились и откладывали для меня новые диски. И вот однажды я купил пластиночку ансамбля «Поющие гитары», где была песня «Для меня нет тебя прекрасней» Юрия Антонова. Своей нереальной красотой она взорвала мне мозг. Я слушал ее бесконечно. И, бывало, выставлял свою стереосистему на балкон, чтобы все слышали, какой я крутой, потому что у меня есть песня «Для меня нет тебя прекрасней». И во многом благодаря этому я пользовался популярностью у девушек — они приходили под мой балкон послушать Антонова.
Конечно, в Москве мне сразу пришлось затянуть поясок: после сахалинского ресторанного заработка перейти на 30 рублей стипендии было непросто. Но мы как-то выкручивались: в день стипендии всей нашей комнатой скидывались по десятке и практично закупали дешевую, но крепкую имбирную настойку по 2 рубля 42 копейки за бутылку. Два дня пировали, а оставшиеся от стипендии 20 рублей растягивали потом на 28 дней. Зато я жил в Москве, занимался с педагогами, написавшими те самые учебники по сольфеджио, теории, истории музыки, по которым училась вся страна. Это поначалу не укладывалось в моей голове!
После училища меня рекомендовали к поступлению в Московскую консерваторию, на композиторское отделение. За эти места шла страшная борьба — среди педагогов, продвигавших «своих» абитуриентов. Но мне не довелось воспользоваться этой рекомендацией. Ведь Консерватория не имела военной кафедры, и, едва туда поступив, я бы тут же загремел в армию. А я тогда уже был женат, у меня родилась дочка — я не мог оставить семью без поддержки. (С первой женой Еленой, в браке с которой родилась дочка Юлия, Игорь прожил с 1978-го по 1990 год. — Прим. ред.) По той же причине я не мог идти учиться и в Литературный институт, хотя меня и туда брали — за мои стихи поэт Лев Ошанин поставил «пять с плюсом». «Такое бывает раз в двадцать лет», — сказали мне по секрету в деканате. Военная кафедра обнаружилась в институте культуры, куда я и поступил. И в итоге это обернулось большой удачей. Ведь моим педагогом стал великий джазмен Игорь Михайлович Бриль. Чувством свободы за роялем я обязан именно ему. А значит, и всей своей карьерой, потому что к Пугачевой я сначала попал как клавишник.
Мне было 19 лет, а Пугачевой — 30. Она уже была мегазвездой, как сейчас говорят. Помню, когда Алла давала концерты в Театре эстрады, очередь за билетами растягивалась на весь Каменный мост, до Кремля! В декабре на пронизывающем ветру люди стояли несколько часов, но и это не давало гарантии попадания на концерт: билетов на всех не хватало. И я нашел выход. Покупал билет на никому не нужный дневной сборный эстрадный концерт. Оказавшись в здании Театра эстрады, незаметно проскальзывал в служебный буфет. Делая вид, что я артист, участвовавший в дневной программе, сидел там несколько часов. Иногда выходил в фойе, потом возвращался и изредка покупал себе какой-нибудь бутерброд с колбасой. Ну а вечером, незадолго до того, как публика начинала собираться «на Пугачеву», заходил в мужской туалет и дожидался там зрителей. После чего, слившись с толпой, шел на самый верх балкона, где кое-как пристраивался — когда на свободном кресле, а когда и на лестнице. То, как пела Пугачева, меня завораживало. Тогда с Аллой на нашей эстраде никто и рядом не стоял!.. После этих концертов прошло полгода.
И я попал в «Останкино», на свою первую телезапись — тогда я играл на клавишных в коллективе Ирины Бржевской. Для съемки нам пошили кримпленовые синие костюмы с брюками клеш, купили батники. Весь такой модный, я и зашел в служебный останкинский буфет. А там сидят две худенькие девушки в черных кожаных штанах и черных свитерах, пьют кофе. Присмотрелся, кажется, одна из них — Пугачева! А может, и нет — я ведь ее вблизи не видел никогда — только как маленькую точку на сцене, еле видную с верхотуры Театра эстрады. Я подошел и спрашиваю: «Вы — Алла Пугачева?» — «Да…» И я, мало чего соображая, вдруг предлагаю: «У меня есть друг Миша — он потрясающий скрипач. Хочу вам его посоветовать — вдруг вам нужна скрипка для вашего коллектива? А сам я могу на клавишных играть». Как ни странно, Алла ответила: «Почему нет? У меня завтра два концерта в ДК МАИ — днем и вечером. Приходите, а в перерыве мы вас послушаем…» Во время первого концерта Алла посадила нас со скрипачом Мишей не в зал, а за кулисы и сказала мне: «Ты послушай, кто у нас как играет, кто тебе понравится, кто нет — мне важен взгляд со стороны». Я так и обалдел — я же для нее просто пацан, которого она второй раз видит, и вдруг ее интересует мое мнение! И еще меня поразило, что вместо привычного для советской эстрады конферансье, который рассказывал анекдоты и представлял артистов, на этом концерте певицу просто объявил женский голос из-за кулис: «Поет Алла Пугачева». Как я потом узнал, это была та самая вторая девушка в кожаных штанах, что вместе с Аллой пила кофе в «Останкино», — Тамара Малинкина… Закончился дневной концерт, зрители ушли. И Алла пригласила нас с Мишей на сцену, а сама села в зале. Помню, как недоверчиво на нас смотрели музыканты Аллы: мол, что за перцы пришли их подсиживать? Я сыграл свой романс на слова Беллы Ахмадулиной «Пришла и говорю». А бедный Миша, вместо того чтобы продемонстрировать, что он умеет на скрипке, сначала от волнения запутался в своем длинном шарфе, который свисал у него до пола, а потом на нервной почве вообще забыл, что он скрипач, и, к моему изумлению, кинулся подыгрывать мне на ударных, совершенно не умея этого делать, но при этом жутко извиваясь, тряся своей рыжей шевелюрой и пританцовывая. В результате Алла Мишу не взяла. Но, к счастью, его жизнь и без того сложилась хорошо: он стал скрипачом мирового уровня.
Ну а мне директор Аллы Олег Непомнящий сказал: «Тебя взяли. Зайди к Алле в гримерку». Я зашел и, по-прежнему будучи не в силах спокойно отнестись к мысли, что рядом со мной — сама Пугачева, стал просить у Аллы автограф. Но она сказала: «Ты же собираешься со мной долго работать?» Я мямлю: «Ну хотел бы подольше…» А она: «Так, значит, автограф я тебе не дам. Потому что это плохая примета — давать автограф тому, с кем работаешь». Это был конец 79-го года. С января 80-го мы уже вместе стали готовить программу к Олимпиаде… И только через год я наконец осмелился предложить Алле свои песни. За «Айсбергом» последовали «Расскажите, птицы», «Паромщик», «Две звезды», которую Алла спела дуэтом с Кузьминым… Но я писал не только для Аллы. Например, Игорь Скляр с большим успехом исполнил «Комарово». В общем, сочинения Николаева звучали везде, а я сам, никому не известный, после концертов выходил на остановку и ждал автобуса, чтобы добраться домой. Я тогда жил в квартире на улице Академика Челомея, и моим соседом был кумир моего детства — гениальный Юра Антонов. У нас балконы располагались рядом, наискосок. И его мама очень привечала мою дочку, угощала Юльку пирожками. А Юра меня — чешским пивом, что было очень круто по тем временам. Так вот, у Юры была единственная на весь двор иномарка. Ну а у меня пока не было ничего. Потому что ожидаемого «денежного дождя» от Всесоюзного агентства по авторским правам на меня не пролилось. Раньше популярным композиторам действительно «капало» за исполнение их произведений, велся четкий учет: после каждого концерта, вечера в ресторане по всей стране составлялись «рапортички» — какие произведения были исполнены и, соответственно, какой композитор получит свои авторские. А тут начались перестроечные дела, и эта система разрушилась. В какой-то момент мы с поэтом Пашей Жагуном стали рассуждать: а что будет, если какую-то нашу песню споет не звезда, а новый, начинающий певец? А если этим начинающим стану я сам? Я чувствовал, что песня, с которой мне надо начинать, должна быть совсем простой, народной. И мы написали «Старую мельницу». Она прозвучала в «Утренней почте», и с тех пор я уже не мог просто так ездить в автобусе — меня начали узнавать. Вскоре я уже купил свою первую машину — жутко подержанный, весь ржавый «жигуль» 11-й модели. Я даже не мог определить, какой у него изначально был цвет, потому что под одной краской обнаруживалась другая, потом под ржавчиной следующая…
Одно время я думал, что начальный его окрас был зеленым. Но потом, когда отпал очередной кусок краски, выяснилось, что под ним есть еще слой белого. Но я все равно очень любил свою машину и с гордостью заезжал на заправки, чувствуя себя при этом наконец-то взрослым дядькой. С тех пор не один десяток машин поменял, но те «Жигули» не забуду. Теперь езжу с водителем — иначе с моим плотным расписанием никуда не успеть. Особенно сейчас, в предновогодние дни, когда график концертов и съемок расписан по минутам. Помню, несколько лет назад, в декабре, отработал я на концерте, позвонил своему водителю: «Подъезжай». И вышел на улицу. А там стоит и тоже ждет машину высокий пожилой мужчина, в ондатровой шапке и короткой дубленке. И вдруг он ко мне обращается: «У меня раньше не было возможности выразить вам свое восхищение, сказать, какой вы замечательный композитор, какие у вас потрясающие песни. И я очень рад, что, наконец, могу вам это сказать». Голос показался мне знакомым. Я пригляделся и понял, кто передо мной. Это был Вячеслав Тихонов, наш любимый Штирлиц! Надо было видеть, как мой папа в свое время бежал к маленькому черно-белому телевизору, чтобы посмотреть очередную серию «Семнадцати мгновений весны»… В общем, я совершенно обалдел. Еле собрался с мыслями, чтобы сказать ему: «Дорогой Вячеслав Васильевич! Это я рад выразить вам свою любовь, восхищение вашим талантом. Встреча с вами для меня — какое-то новогоднее чудо!» И тут подошла моя машина. Эта встреча длилась всего три минуты, но как такое забыть?
А вот в саму новогоднюю ночь я обычно не работаю — мы с Юлей встречаем этот праздник у моей мамы. И именно благодаря Светлане Митрофановне постоянно видим себя на телеэкране: мама нас с Юлей в эфире старательно вылавливает, включая все телевизоры в квартире на разных программах. И чуть что — кричит: «Игорек! Тебя показывают…» Плохо только, что иногда она воспринимает написанные мною песни слишком буквально. Как рассказ о жизни ее сыночка. Вот на «Новой волне» я спел драматическую песню «Линия жизни» — из сериала «Королева игры». Песня о том, что происходит в картине, а не в моей жизни! Но поскольку пою ее я, мама разволновалась: «Боже мой, у вас с Юлей что-то произошло?» И, похоже, так решила не только она. Поэтому я зарекся петь драматические песни.
Перед юбилеем принято подводить итоги, вспоминать какие-то судьбоносные события. А я знаете что вспоминаю с большой ностальгией? Детство. Вернее, один Новый год, ставший для меня самым счастливым — я еще в садик ходил. У меня обнаружилась какая-то детская сердечная болезнь — как говорят, «болезнь роста». И в декабре меня положили в больницу, где я страшно тосковал без родителей. А потом случилось чудо — 31 декабря мама с папой договорились с врачами, что заберут сына домой на праздник. Укутали потеплей, посадили на санки и повезли меня через весь город. Этот путь домой стал моментом абсолютного, полного счастья. Я и сейчас, накануне своего 55-летия, совершенно отчетливо помню, как это было, — будто кинопленку перед моими глазами прокручивают: дома, мимо которых мы проезжали, заснеженные улицы, по которым, как бурлаки, тянули санки папа и мама, их спины в темных пальто, запах мандаринки, которую я держал в руке и даже не ел, а только нюхал. И как потом мы зашли домой. А там тепло и пахнет елкой…
Материал предоставлен 7days.ru
