В этой истории, в общем-то, все придумано. И в то же время все — правда. Порой так бывает, всплеснешь руками: этого не может быть! Но видишь, что очень даже может, вот ведь оно…
Толик не был у родителей желанным сыном. Родители все время ссорились между собой, вечера не проходило без скандала. А еще они пили. Оба. И много. Каким-то образом они нашли окошко в тумане и сделали сыночка. Может, борьба с пьянством в середине 80-х дала хоть какой-то результат. Правда, ни радости, ни, простите за любимое у американцев словечко, ответственности новоявленные мама и папа не испытали, кстати, ей было уже сорок, а ему и того больше. Они продолжили жить, как умели.
Когда Толику было лет десять, они пропали. Вот пропали, как будто их и не было. То ли уехали, то ли задушили друг друга в походе за грибами, время было к осени, но больше о них никто ничего не услышал. Да и вспоминать их перестали быстро. Даже сын.
К тому времени он давно жил у бабушки. Бабушке Тасе было почти шестьдесят, и, конечно же, она во внуке души не чаяла. У нее больше никого и не было. Муж умер почти сразу после войны, они едва успели пожениться и родить дочь. Мужа добили фронтовые раны. Так что Таисия Петровна вырастила дочь одна. Старалась, чтобы та была человеком. Выполняла почти все ее желания, не вышла больше замуж, потому что дочь и слышать об этом не хотела, одевала-обувала, чтобы не хуже, чем у людей. Но когда Таисия Петровна поняла, что дочь получилась шалавой и пьянчужкой, махнула на нее рукой и затаила обиду на весь свет. И вот нежданно-негаданно — внучок.
Денег им хватало. Не через меру, но были. Таисия Петровна получала северную пенсию, ветеранскую пенсию да еще, пока сил хватало, подрабатывала сторожихой, уборщицей, разнорабочей на овощной базе. В общем, опять старалась, чтобы не хуже, чем у людей.
Толик тоже любил бабушку. Старался помогать ей по дому, друзей не водил, не хулиганил, учился сносно — звезд с неба не хватал, но и двоек не было. После школы поступил в автодорожный техникум в соседнем городе. Часто ездил к бабушке Тасе. Та обязательно пекла к его приезду торт “Наполеон” — такие только она могла делать, говорила, что это рецепт ее мамы, которая родилась до революции. А еще она до сих пор щелкала для Толика семечки, так, как он в детстве любил, — шелуху счистит руками, наберет большую старинную чайную чашку, а Толик уже сам или сахаром засыплет, или сгущенным молоком зальет. Любил он сладкое.
А потом все опять сломалось. Толя начал пить. Пил все, что было по карману, в том числе и “паленую” водку и так называемые жидкости для обезжиривания. Но больше всего Толя любил пиво. Пиво он готов был пить и днем, и ночью, лишь бы были деньги. Не раз приходил поздно домой, будил бабушку и просил на пиво. Она просила его не пить, поберечь свою жизнь, и плакала при этом. Она не плакала никогда, лишь когда мужа хоронила, а тут то ли старость, то ли чуяла что, но упрашивала внука со слезами: не пей.
Между тем Толик устроился на работу. Слесарем на большую автобазу. Там появились новые друзья и единомышленники по пиву. В старой компании Толины истории надоели, а тут слушали с интересом. Особенно он любил рассказывать про своего героического деда, а тот и в самом деле был фронтовым разведчиком, и дома бережно хранили десяток дедовых орденов и медалей. Правда, в Толиных рассказах он был очень большим командиром, начальником разведки чуть ли не всей Советской армии. И еще про героическую бабушку, которая, по его словам, тоже была разведчицей, хотя на самом деле служила полковым писарем. Но ведь служила! В восемнадцать лет добровольно ушла на фронт.
Так жизнь и шла. Толя работал и пил, баба Тася ждала его каждый вечер и плакала. А потом его послали в командировку, в Вологодскую область, что-то надо было туда отвезти. И вот возвращается он домой, поезд останавливается в Кандалакше, и Толик бежит за пивом — не хватило, конечно же. Бежит обратно, боится от поезда отстать, в “трениках” старых, в домашних тапках, с двухлитровой бутылкой пива, лихо прыгает на ступеньку вагона, нога соскальзывает, Толик падает головой вперед, потом вываливается на перрон. Лежит лицом кверху, на виске вмятина, льется кровь.
“Скорая” приехала быстро. Поезд задержали, милиция оцепила место. Женщина-доктор быстро семенила к месту, но в двух шагах словно на преграду наткнулась. Развела руки и совсем не по-докторски, но очень по-женски сказала: а уже всё!
Ваш Игорь Дылёв.
И о погоде. В Санкт-Петербурге холодно. Я очень надеялся выйти из вагона в футболке и шлепанцах,
но увы. Пришлось продолжить ношение джемпера, куртки и кроссовок. А потом еще и в капюшон голову прятать. Так что, если в ближайшие дни поедете в Северную Пальмиру, не расслабляйтесь.
