КАК ПРОСТО

Записки из больниц-6

Окончание. Начало в №№18, 19, 20, 21, 22.

«Хреново мне. Видать, завтра обратно залягу. Неделю назад был как огурец, а сейчас еще хуже, чем полтора месяца назад. Или морозного воздуха в Мурманске наглотался, или в супермаркете вирус поймал. Придурок…»

«Я в реанимации. Лежу голый, как в бане. Но в маске, как водолаз. Вокруг меня бегают, спасают и даже завтрак обещали. Есть смысл до утра дотянуть…»

***

Двое суток в реанимационном отделении Сергей помнит плохо. Докторшу совсем молодую видел… Знакомые врачи подходили, что-то говорили… Утром санитарка уговаривала съесть хоть капельку каши или сыру… Говорят, это нормально, когда кислорода в крови и в мозгах мало.

Зато хорошо запомнил санитарку в приемном покое. Женщина в возрасте так внимательно и с такой заботой принимала его, что этим помогла Сереже справиться с ужасным настроением. Он потом видел эту санитарку в больничном коридоре — та заботливо вела под руку какую-то сильно побитую женщину — и поблагодарил ее.

Потом его подняли из реанимации в обычное отделение. Но для начала — в палату интенсивной терапии. Там тоже кислородные маски, тоже от приборов протянуты и приклеены к тебе провода, но уже есть посетители. Тут мы с Кочкиным и встретились. Живем мы рядом, но не видимся месяцами, и не поговорить по-хорошему. А тут — пожалуйста, наговорились вдоволь. Здесь-то он мне и порассказывал о своих приключениях.

К нему прорвались друзья и дети. И почти постоянно в его палате были люди, и почти постоянно оттуда раздавались взрывы хохота. Серега говорил, что их скоро всех разгонят. Обычно палата интенсивной терапии — это обитель слегка живых людей, тихая и печальная. А тут ржут все время. Но за это их никто не ругал. Доктор только всыпала Серегиному соседу за то, что тот курить ходит, а должен лежать. Мало того, он еще и штаны где-то раздобыл. И отобрала штаны. Ну и что, сосед в трусах и носках шмыгал через коридор. После четвертого инфаркта орел.

***

Мы уже говорили, какими разными бывают санитарки и медсестры. Само собой, и доктора не похожи один на другого. Есть такие: глянешь — и уже доверяешь ему. Есть равнодушные, у которых лечиться не хочется. Но если бы вы знали, какими разными бывают больные!

После нас с Серегой в палате интенсивной терапии лежал дедулька. Днем, пока у него жена, дочь, он был тихим и примерным больным. А поздно вечером устраивал концерты — пытался куда-то уйти, а весь опутан проводами и трубками капельниц, кричал, а однажды ударил сестричку…

А наш сосед! Федор Васильевич семидесяти шести лет, бывший горняк и по-прежнему заядлый рыболов. Он все время хотел пойти прогуляться. Однажды ночью просыпаемся от шума, а это сосед полуголый натянул все провода и трубки, как бурлак на Волге, и тянется к двери.

— Вы куда, Федор Васильевич?

— На улицу выйду, на воздух, дышать нечем.

А на улице минус тридцать… Мне кажется, мужчины, всю жизнь энергичные, самостоятельные, сильные, когда оказываются на больничной койке, начинают паниковать. Потому и коники выкидывают. Не верят врачам, не глотают таблетки.

— У меня все время болит голова! Это от этих зеленых таблеток.

— А что за таблетки?

— А черт их знает!

— Так спроси.

— Да ну… Это от них, я уверен. — и выбрасывает таблетки в раковину…

А еще у нас в отделении лежали старички, ветераны войны, по президентскому указу оздоровляемые. И мы обсуждали этот указ. Тоже ума палата у того, кто придумал такую заботу. Им за восемьдесят. И большинству из них не надо было в стационар. Но ветеранов повырывали из привычной домашней обстановки в наши больницы, в далекие, мягко говоря, от привычного уюта палаты, коридоры, туалеты. Это же для них стресс сильнейший. Да плюс к тому — рядом больные, умирающие и умершие. И если человек чувствовал себя нормально для своего возраста, тут все ломается.

Бабулька-ветеран вышла из палаты в коридор, присела и умерла. На второй день «оздоровления»…

У дедульки одного с головой что-то случилось. По ночам он все время стирал одежду в раковине, разливал воду, ходил в туалет совершенно голым по всему коридору, а однажды ночью включил кипятильник в розетку, сунул под подушку и пошел гулять… В другую ночь он забыл, в какую сторону дверь палаты открывается, и стал выбивать ее стулом — решил, что его закрыли…

Со мной в палате лежал ветеран, маленький, худенький, Михаил Васильевич. С какой тоской он ждал, когда закончится его срок и он вернется домой. И лечили его символически — пару таблеточек в день давали, главное ведь — не навредить. Каждый день его навещала жена. Придет, достанет гостинцы, сядет рядом, и они молчат. Я думал, что смущаю их, выходил из палаты. Но когда возвращался, они сидели так же, молча. Мне кажется, без слов общались. Главное — рядом. И как же он был счастлив, когда выписывался…

***

Еще мы с Кочкиным рассуждали о том, что больница — это параллельный мир. Мы живем обычной жизнью — работаем, телик смотрим, с женами поругиваемся или целуемся с ними же, с друзьями пьем пиво и разговоры разные говорим, спим в уютных постелях, а на завтрак кофе пьем. И даже не подозреваем, что рядом с нами есть совсем другая планета — больница. И там хоть те же люди живут, но у них все по-другому, совсем другие ценности.

Отсоединили от монитора — праздник. Дошел до туалета — молодец. Справился с многодневным запором — чемпион! Поднялся на несколько ступенек — Геракл в собственных глазах. Капельницы перестали ставить -космонавт!

Как угнетало Кочкина, что он на женщин не реагирует! Да, милые, да, стройные, да, женственные, но… без вожделения. Он считал, что это конец жизни. А я говорил, что он — дурак. Столько переболеть, еле выкарабкаться, и еще вожделение ему подавай! Оклемается — завожделеет.

А как-то он пристал ко мне: скажи, на моих мозгах моя жизнь в больницах сильно сказалась? В каком смысле? — опешил я. Ну… вот таблицу умножения я помню, а вдруг я рассуждать стал, как инопланетянин, как житель параллельного мира?..

***

А потом наступил Новый год. И встречали мы его шикарно. Для палаты интенсивной терапии. За полчаса до полуночи накрыли красивыми салфетками столик на колесах для медицинских приборов. На столе зажгли свечу, поставили вазочку с еловыми ветками, бутылку шампанского (безалкогольного!), вазочку с малиной и клубникой, пол-литровую банку красной икры, конфеты, что-то еще… Включили старенький телевизор, чтобы не прозевать. Правда, все были под проводами, но дотянулись, не в тронном зале Эрмитажа лежали. Было хорошо, честное слово. Уж если попал в засаду, все равно старайся получить удовольствие.

А кульминацией нашей вечеринки стал номер от Федора Васильевича.

Мы щелкали пультом по разным каналам, и на каком-то из них крупным планом оказалась Анджелина Джоли. И тут наш беспокойный сосед, которому днем снимали приступ стенокардии, вытянул шею, уставился в экран и выдал:

— Эх, к этим бы губам да присосаться!..

И опять из нашей палаты грянул хохот. А Серега немного успокоился по поводу своего либидо — Федор Васильевич ведь на четверть века старше, а вишь, какие фантазии у него.

***

Лежу в палате читаю, заглядывает Сергей, зовет покурить. Поднимаюсь, надеваю тапки. Пока шаркаем до балкона застекленного, где официальная курилка, Кочкин рассказывает:

— К соседу жена пришла. Неловко, вдруг мешаю.

Она, знаешь, странная какая-то. Пилит его за то, что он в больнице лежит. Вот, говорит, устроился тут, как в санатории! Представляешь? Он после третьего инфаркта очухивается, а она его попрекает. Как будто ему надо дома коров кормить и огород копать. Правда, она палтус вкусно жарит, он меня угощал. Я вот палтус жарить совсем не умею. Как она приходит, я смываюсь — может, они без меня друг другу что-то ласковое скажут. Почему люди не говорят друг другу хорошее? Тем более, когда есть что сказать! Неловко им или они дураки просто?..

На балконе почти пусто. На низкой скамейке женщина сидит. Где-то нашего возраста. Курит, молчит и плачет. Не рыдает, не всхлипывает, а молча смотрит наверх через стекло, а по щекам слезы текут. Я узнаю давнюю знакомую, лет двадцать не виделись. Почти не изменилась, располнела только немного.

— Лен, что с тобой? — и сажусь рядом.

Она глянула на меня мельком и даже не попыталась улыбнуться.

— Очень давно, когда мне было шестнадцать лет, меня любил соседский парень. И я к нему хорошо относилась. Он хотел быть моряком, мы в Мурманске жили. И я называла его Нельсоном. Когда их учебное суденышко приходило в порт, я встречала его с цветами. Ждала часто, а встретила один только раз. — Она говорит ровно, без интонаций, а слезы текут и текут. — А потом я вышла замуж. Не за него. Он очень переживал. Но был гордый и не искал встреч со мной. Я чувствовала себя виноватой и никогда о нем не спрашивала. Сегодня встретила его брата. Попросила привет передать моему адмиралу. А его больше нет. Сердце. Неделю назад. Я плачу и плачу. И не могу себе простить, что не сказала ему, что мне было тепло от того, что он где-то есть и меня любил… Я не сказала ему, что он хороший… Я не сказала ему, что все эти годы горько жалела, что тогда, почти в детстве, выбрала не его… А если бы успела ему это сказать, может, я продлила бы хоть на чуть-чуть его жизнь?..

Может, она еще что-нибудь рассказала бы, но тут на балкон выползли больные из «травмы». Кто на костылях, кто на своих двоих, но все обязательно побитые — с синяками, с забинтованными головами или руками. И мы разошлись. Я так и не сказал ничего Лене. А что тут скажешь? Сам чуть не расплакался…

***

Скоро меня выписали. А через несколько дней, после двух с половиной месяцев жизни в больницах, выписали и Сергея Кочкина. И в эти же дни на разных телеканалах стали говорить о том, что так называемого «свиного» гриппа не было, что этот мыльный пузырь раздули фармацевтические компании в Европе, а чиновники подхватили…

«Я сообщения свои сегодня читал и восхищался собственным враньем: ведь каждый день мне становилось лучше и лучше. При таких темпах я должен был за два с половиной месяца стать лет на тридцать моложе и космонавтом. На самом деле я очень страдал, что заставляю любимых людей переживать за себя…»

Конец.

Игорь Дылёв, рисунок Михаила Скоробогатченко