Через пару минут доктор вернулся и сообщил, что вечером приедет бригада сосудистых хирургов из областной больницы. А тем временем Серегу повезут в реанимационное отделение и приготовят к операции. Потому что теперь только так можно прочистить от тромба артерию в его левой ноге. И произнес красивое и пугающее слово «тромбоэмболия».
— И тут, знаешь, — оправдывался потом мой друг, — мне так захотелось головой о стену шарахнуться…
Но я нашел менее вредный выход — пошел стрельнул сигарет, выменял на большущее яблоко, и закурил. Было противно, но отвлекло.
А вскоре за ним подогнали бесплатное больничное «такси» — каталку.
Тромбоэмболия — пробую я это слово на язык. В самом деле, красивое слово. Если только не про тебя. Что-то за ним нехорошее, пугающее. Сергей говорит, что ему захотелось залезть с головой под одеяло и заскулить побитой собакой.
А еще он думал, что мурманских хирургов пришлось уговаривать, поскольку был конец пятницы. Ну кому захочется переться за двести пятьдесят километров вечером в пятницу, чтобы делать операцию? Тем более ноябрь! Снег, мороз, темнота… И потому он был благодарен главному хирургу. Пока не узнал позже, что мурманчане не хотели ехать по другой причине: были уверены, что поздно. Что потеряно слишком много времени. Что, пока они приедут, начнется гангрена и ногу придется ампутировать. А с этим и местные справятся. После этого Кочкин уже не только уважает главного хирурга, но и любит его. И за глаза называет его крестным отцом своей левой ноги.
***
Итак, реанимация. Уже после Сергей понял, что у его мозгов есть хорошая способность — абстрагироваться. Он не исключает, правда, что ему что-то вкололи — успокаивающее. Но, как бы там ни было, он уже не переживал, не впадал в отчаяние, а тупо наблюдал за окружающими и за собой.
В отделении очень светло и просторно. На двух других койках, больших и высоких, лежат две женщины. Ближняя к нему, в трех шагах, почти все время дышит через кислородную маску. Бледная, с отрешенным видом и очень худая, и можно предположить, что сильно похудела женщина недавно, во время болезни. И еще видно, что она обессилена. Другую, подальше, Сергей не разглядел.
Еще Сергей запомнил, как сестричка пыталась взять у него кровь из вены для анализа и у нее не получалось. И она, наконец, чертыхнулась и сказала, что в правой руке вены найти не может, а из левой не кровь, а сгустки какие-то идут. А он рассказал, что два-три дня назад эта рука сильно отекла, вероятно, потому, что с утра до ночи вливали в нее разные лекарства. Тогда сестричка куда-то убежала и вернулась с другой. Та подошла к правой руке, повернула ее к себе наружной стороной предплечья, совсем не той, где обычно вены находят, и стала внимательно осматривать руку. Снайперша, подумал Серега. А сестричка провела по его коже кончиками пальцев и с первого раза ввела иглу туда, куда надо, и совсем без боли.
Почти все время перед операцией в отделении были два доктора. Они, кроме того, что занимались делом, шутили, травили анекдоты, и было видно, что этим настроением стараются поддержать его, взбодрить. И он поддался, повеселел, тоже рассказал анекдот про двух хирургов:
— Коллега, как прошла операция?
— А, с наркозом скучно!
А когда привезли рентген-аппарат и Сергея посадили, чтобы снять легкие — пневмонию-то его никто не отменял, наш герой старался изо всех сил улыбаться, когда его фотографировали.
А женщина рядом лежала к нему лицом, и непонятно было, смотрит она это представление или целиком сосредоточена на дышании кислородом. Сергей уже знал, что у нее жестокое воспаление легких.
Потом вдруг рядом возник незнакомый мужчина с бородкой клинышком. Он тоже ощупал больную ногу и сообщил, что пошел переодеваться. И по его лицу ничего нельзя было понять.
***
Саму операцию Сергей не помнит. Ему показалось, что в операционной холодно. Потом ввели наркоз… Впрочем, одно воспоминание осталось. Может, приснилось, может, на самом деле он услышал мужской голос:
— Сосуды чистые! Никаких бляшек…
— Ура! — пронеслось в затуманенном мозгу Сергея. — Можно будет масла сливочного поесть!..
В последние годы по советам врачей он почти не ел сливочного масла, не хотел холестериновые бляшки в сосудах заводить. И чертыхался. Потому что его любимые макароны даже с самым лучшим оливковым никак не выдерживают против макарон со сливочным. На этом его воспоминания об операции заканчиваются.
***
В себя Кочкин приходил частями. Сперва — слух, кто-то рядом разговаривал. Но ни глаза, ни все тело не слушались. Тогда он изо всех сил стал заставлять кисть левой руки пошевелиться и вскоре смог похлопать ею по постели, как борец по ковру, когда его скрутили болевым приемом и он просит остановить схватку. Чей-то голос сказал:
— О! Очнулся!
И тут уже Сергей разлепил веки, повернул, казалось, со скрипом голову и увидел перед собой на тумбочке стакан с чаем. И закивал головой, и его поняли и помогли попить. Какой это был вкусный чай! Ничего вкусней, казалось, он еще не пил в жизни. И понятно. Днем и вечером перед операцией он не ел и не пил, а наркоз высушил внутренности до пяток.
— Галя, налей Петровой кефир и поставь, пусть нагреется пока!
Кто и кому это сказал, Сергей не видел. Но скоро санитарка поставила на столик перед женщиной под кислородом стакан с кефиром. Так Сергей узнал фамилию соседки. И он еще даже не подозревал, что через месяц с небольшим, в четвертой для него за эту зиму больнице, он тоже не сможет жить без кислородной маски.
Тут подошел доктор, и Кочкин спросил, как прошла операция.
— Нормально! — заверил доктор. — Вот такой тромб из артерии вытащили! — и он развел ладони рук, как рыбак, что гордо показывает размер пойманной рыбы.
О чем-то еще они говорили, и тут оба увидели, как к Петровой метнулась сестра. Следом побежал доктор. Появились еще врачи и сестры. Кто-то делал обмякшей женщине массаж сердца, кто-то держал у лица кислородную маску, кто-то готовил дефибриллятор… Впервые Сергей увидел, как бьют током человека, чтобы запустить его сердце. А сердце не запускалось… Сергей смотрел, держал зажатые в кулак большие пальцы и чуть ли не вслух кричал: вернись, вернись сейчас же!.. Кто-то заметил, что он все видит, и задернул сиротскую ситцевую шторку.
Он не может сказать, как долго Петрову пытались вернуть к жизни…
Но вот люди стали расходиться… Потом кто-то из женщин подтянул простыню и накрыл лицо умершей… А чуть позже ее переложили в белый хрустящий пакет на молнии.
Сергей подумал, что американцы в фильмах черными мешками пользуются, а у нас белоснежными… И еще он был уверен, что женщина просто устала бороться.
Потом он спрашивал то ли меня, то ли кого-то невидимого, зачем ему это новое знание? Видеть, как уходит человек. Я не смог ответить. А до выписки ему оставалось еще два месяца, и еще дважды у него на глазах будут перекладывать людей из постели в пакеты…
Говорит, страшно не было. Жалость и недоумение. И еще поразило его, как просто! Как просто человек становится смертельно больным. Как просто уходит… И навсегда. Подлость.
А позже его кровать переставили на то место, где лежала Петрова. А на его месте оказался какой-то местный алкаш. Был он почти в коме от очередного перепоя, но иногда вскидывался, дрыгал руками и ногами и напропалую матерился, обещал разобраться со всеми работниками реанимации. А они его успокаивали, привязывали, ставили капельницы, спасали его и говорили Кочкину, что это их постоянный клиент.
Продолжение следует.
Игорь Дылёв, рисунок Михаила Скоробогатченко
я была не права…
даже не знаю,что писать. читаю так, как будто про родного человека-очень страшно.
а я после наркоза слышала все,что происходило в палате,но сама в это время была в космосе,даже так-сама была вселенной и единственное желание — это чтобы хоть кто-нибудь позвал меня по имени для того ,чтобы я смогла собраться в точку то есть в свое тело.