Судебные разбирательства дела по обвинению жителя Карелии в совершении особо тяжкого преступления против жизни и здоровья малолетнего ребенка подошли к заключительной стадии. На одном из последних заседаний сам подсудимый рассказал, что произошло 4 ноября прошлого года.
Эксперт во всем
Рассмотрение этого дела началось в середине апреля, и с самого первого заседания 21-летний подсудимый, кажется, решил, что лучшая защита — это нападение. Нападал словесно он на всех, чьи показания ему не нравились. Не согласен был с теми, кто не очень хорошо о нем отзывался, пытался высказать свое мнение по любым вопросам.
— Если бы у него был перелом носа — синяк был бы…
— Трепанацию невозможно сделать за 40 минут…
— Он должен помнить все свои показания, он же полицейский!..
Фото Анны Глодевой.
Это малая часть его комментариев во время показаний свидетелей. Так бойко подсудимый вел себя до того момента, пока в зале суда не появились его дед и бабушка. Их он встретил слезами и обещанием, что все будет хорошо. Молча выслушал и показания теперь уже бывшей жены, матери погибшего пасынка. Так что к заседанию, на котором ему самому предстояло рассказать о происшедшем, он подошел в другом, совсем не боевом настроении. До этого дня, по словам адвоката, ее подзащитный хотел воспользоваться 51-й статьей Конституции РФ, но потом передумал.
Его допрос Татьяна Степанова, прокурор города, в суде представляющая государственное обвинение, начала с главного вопроса: что происходило 4 ноября 2017 года?
День “Х”
Подсудимый, так же как и мать погибшего мальчика, рассказал: это был обычный день. Вечером он вышел с женой и дочкой на улицу, старший ребенок остался дома. Когда шли домой, обсуждали, как лучше заносить коляску. Зашли в квартиру и увидели, что там бардак.
— Из шкафов, из холодильника все было выброшено на пол. Супруга пошла в ванную купать дочь. Я начал разговаривать с Максимом, спрашивал, почему он все разбросал. В ответ он смеялся и говорил, что это не он сделал. Я говорил ему: давай убираться. Он со смехом ответил, что не будет, ведь это не он разбросал. Тогда я взял в руки подтяжки, хотел припугнуть — он не отреагировал. Потом я дал ему подзатыльник, по темени ударил, несильно. Затем второй раз. Этот удар получился по касательной, так как Макс пытался увернуться. А третий — это и не удар был, а толчок. Он ударился головой о стену, захныкал. Я ему велел идти спать, Макс ушел. Жены в это время не было. Я не помню, когда она вышла. Время было около полуночи. Мы с женой убрались. Потом решили попить чай. Меня грызло, что я впервые на Макса руку поднял, и я решил позвать его, несмотря на позднее время — хотел помириться. Подошел к кровати, он хрипел, был без сознания. Мы пытались его привести в чувство, а потом я вызвал cкорую. Это около двух часов ночи было. Разговаривать с медиками было некогда. Я хотел поехать с ними, но меня не взяли, сказали места в машине нет, а потом велели ждать полицию. Я был в шоке…
Затем пошли уточнения, подсудимый отвечал на вопросы гособвинителя.
— Когда ругали Максима, он над вами смеялся?
— Не знаю я, над чем он смеялся. Отказывался помогать. Я разозлился, взял подтяжки, он не испугался… Я его никогда физически не наказывал и в угол не ставил — ко всем другой подход найти можно… Когда бросил подтяжки, подошел к нему ближе, продолжал выяснять причину такого поведения — самому интересно было. За руку брал, хотел в угол поставить, он упирался, на пол садился. Я пытался его поднять.
Через некоторое время подсудимый обмолвился, что и раньше ставил в угол пасынка.
— Ну да ставил. И я в детстве в углу стоял. Что, плохой вырос? Если бы не этот случай, никогда бы закон не преступил.
Наговаривал на себя из страха?
Татьяна Степанова, а потом и судья довольно долго пытались выяснить у подсудимого об ударах, которые он нанес ребенку: их количестве, силе, локализации. Он настаивал на своих показаниях: три, последний даже и не удар, а толчок. Хотя в самом начале разбирательств он признавал три удара. А во время следствия уточнял — третий был самым сильным, от которого ребенок отлетел и ударился о кровать.
— Почему вы по голове ребенка бить начали?
— А вы предлагаете по телу бить?
— Ну, говорите, ни разу не наказывали, а тут сразу по голове. Что случилось-то? Чем он вывел вас из себя?
— Глупый вопрос. Тем, что дома все разбросал.
— Вы же говорили: такое было и раньше, то есть ничего неординарного не произошло. Почему у вас такая реакция случилась?
— Он на меня реагировать перестал.
— Поэтому сразу надо было бить по голове?
— Ну, подзатыльники разные бывают…
— По заключению судмедэксперта черепно-мозговая травма получена не менее чем от шести ударных воздействий. Как вы считаете, откуда такое количество? Максима кто-то кроме вас бил?
— Нет. Эксперт дал образное заключение, как экспертизы делаются всем известно.
— А переломы двух ребер откуда?
— Даже предположить не могу. И про старые переломы — эксперты говорят, что их давность 2-4 недели. Так за такое время ребра не срослись бы. А с переломами ребер на груди должны быть вмятины, я знаю!
Такие же “экспертные” объяснения он давал и по поводу сломанного носа у мальчика, синяков практически на всем теле.
В конце концов Татьяна Владимировна попросила огласить его показания, данные во время предварительного следствия в той части, в которой они противоречили нынешним.
“Вопрос следователя: как вы прокомментируете показания супруги, что вы наказывали ребенка ремнем?
Обвиняемый: сначала пугали, потом наносили легкие удары, не причиняющие болезненных ощущений. Такое редко было, примерно раз в неделю”.
— Я тогда так говорил, чтобы получить свидание с родными. Я не знал, что говорить. У нас как считают: наказываешь — плохой, не наказываешь — тоже плохой. Я боялся.
Допрос в суде длился еще около 40 минут, но подсудимый больше ничего нового не сказал, кроме одного:
— Я сейчас только одного хочу, чтобы меня похоронили… Рядом с ним.
На следующем заседании прошли прения сторон, на котором государственный обвинитель попросила суд признать подсудимого виновным и назначить наказание в виде лишения свободы сроком на 13 лет. Что решит суд, мы узнаем совсем скоро.
