Вышли кабиасы из леса на опушку и запели: “Войдем в избушку, съедим старушку!” Услышал пес, залаял.
Кабиасы испугались и убежали. Выходит старик на крыльцо, смотрит, никого нет, зря пес лаял. Заругался старик на пса и отрубил ему лапу. На следующий день кабиасы снова вышли на опушку и запели: “Войдем в избушку, съедим старушку!” Пес снова залаял на них, кабиасы испугались и убежали. Выходит старик на крыльцо — опять никого нет. “Ах ты, пес, зря лаешь!” — и отрубил ему хвост. На третий день кабиасы снова вышли из леса на опушку и запели страшным голосом: “Войдем в избушку, съедим старушку!” Пес залаял, кабиасы испугались и убежали. Выходит старик, видит, опять никого нет. Заругался на пса и отрубил ему голову. На следующий день прибежали кабиасы и запели свою жуткую песенку: “Войдем в избушку, съедим старушку!” А пса-то и нет, некому кабиасов отогнать. Ворвались они в избушку и съели старика и старушку.
Старая страшная сказка.
— Не забоишься?
— Не забоюсь! — выпаливаю беспечно.
И вдруг осознаю: а ведь одной в лесу мне ночевать не приходилось. Что если забоюсь? Но было поздно. Мы уже приехали на тоню*, а вскоре Александр Борисович, хозяин тони, уедет по делам на сутки. Беспечность куда-то улетучилась, я стала присматриваться ко всему другими глазами. Мой домик стоит на опушке елового леса, отдельно от всех построек. Сквозь мрачные ели проблескивает постоянно гудящее море, его шум заглушит любые шаги и голоса. Ну и что, что здесь не бывает ни зверей, ни людей — места-то самые “кабиасовые”. И собаки нет…
***
Генеральная репетиция не заставила себя ждать. В первый же вечер, возвращаясь в сумерках в домик, боковым зрением на едва различимой среди деревьев серой проселочной дороге заметила черное неподвижное пятно. Чтобы не впускать в себя страх, не стала даже всматриваться, иначе повернула бы назад. Хотя тут надо еще разобраться, куда страшнее двигаться. Нет, только вперед! Я уже пересекла дорогу, осталось осилить небольшой лесок. Кошка — кто тут еще может по ночам ходить. Силой заставила себя поверить и не смотреть в сторону уже зашевелившегося пятна, хотя днем никаких кошек на тоне не видела. До пятна и до домика было примерно одинаковое расстояние. Нарочито не спеша дошла, закрылась и, не зажигая свечи, быстро прильнула к окну. Через какое-то время мимо домика действительно прошла черная кошка. Уф!
В следующие дни равновесие мое опять нарушалось. Каждый вечер, с наступлением сумерек, эта черная кошка снова появлялась на дороге с запада, обходила вокруг домика, не обращая на меня внимания, и исчезала в лесу. Черт… ее только не хватало. Что же я буду делать, если забоюсь? Эта мысль уже стала навязчивой. Плохие предзнаменования, однако…
Настал день отъезда. Александр Борисович выдал мне последние инструкции по “не бойсь, тут никого нет” и уехал. День ясный, солнечный, бояться было особо некогда. На тоне живописны каждый уголок, каждый ракурс, каждая деталь. Все хотелось рассмотреть и сфотографировать.
Александр Борисович — творец: у него глаз художника и руки мастера. Все здесь сделано, прибито, развешено, расставлено со вкусом и надежно его руками. Я неделю ходила за ним по пятам в надежде уловить “процесс”. Вот он идет что-то делать, и вот он уже отходит — и все сделано. Как — не понять! Движения его отточены до миллиметра, выверены до секунды. Нет ни остановок на раздумья, ни примерок. Весь путь от начала до завершения дела “выправлен” до прямой, без единого зигзага. Быстрее — невозможно физически. “О! Александр Борисович идет к лодке, надо пойти посмотреть, как он сети будет проверять”, — вижу в окно. Пока дохожу до берега, он уже гребет назад. “О! Александр Борисович идет баню топить, надо посмотреть, как он это делает”, — и снова не успеваю: пламенем уже охвачена вся топка, а он идет чистить сети. Да что там не успеваю дойти! Я не успеваю увидеть, даже если стою рядом или помогаю. Любая работа сопровождается у него разговором по существу, который поглощает все мое внимание. Я с интересом слежу за нитью разговора и совершенно забываю про его руки. Найти на берегу бревна плавника, из которых он строит очередной музейный домик для гостей, и привезти их на квадроцикле — у него уходит минут десять. Пока я соображала, как же он будет вытягивать бревна из этой кучи, ведь они упрутся торцами и все оборвется, нужные бревна одним рывком уже выдергивались на дорогу.
Нет, ну это невозможно! Такого спорого в работе человека я еще не встречала. А главное, результат перед глазами: колоритная и хорошо функционирующая этнодеревня с музеем, который специалисты оценили как один из лучших на Терском берегу. Помимо музейных “залов” трех временных эпох Кольского полуострова, практически все предметы быта для туристов — это тоже настоящие музейные экспонаты. Музеем Александр Борисович сделал всю этнодеревню.
***
Ближе к вечеру я решила на всякий случай сходить к часовне. На тоне, кроме обязательного для поморов поклонного креста, Александр Борисович выстроил еще и часовню в честь преподобного Варлаама Керетского. Стоит она в сторонке, на кромке берега, немного южнее Полярного круга. Полярный круг проходит через тоню и отмечен символическими воротами — двумя столбами, сплошь увешанными указателями местожительства туристов. Я тоже собственноручно нашла среди плавника подходящую доску, написала: “Ливадия”, и прибила, куда положено.
В часовню я ходила часто, там начиналась просека, где я целыми днями собирала ягоды. Каждую свободную минуту брала кружку и шла “по ягоды”. Осень была теплая и сухая, здесь в безлюдном месте крупной сладкой черники сохранилось не меньше, чем брусники.
Когда-то давно на Соловках во дворе монастыря я разговаривала с отцом Зосимой. Нас постоянно прерывали подходившие монахи и паломники: просили благословения на разные дела. Больше всего меня поразила просьба одной послушницы — благословить на сбор ягод. Очень понравилось мне тогда ее безоговорочное доверие человеку, которому она вручала свою судьбу. Случай запомнился. Под впечатлением этой истории я придумала себе ритуал: каждый раз подходила к часовне и просила у Варлаама Керетского благословения на сбор ягод. Он не возражал.
Небольшая икона преподобного Варлаама висела над входом в часовню, притягивая взгляд и завораживая волшебной необычностью. Она расположена высоко, потому лишь дома на увеличенной фотографии я увидела, что икона не обычная, а сделана на черном камне. Фигура святого не имеет четких очертаний и едва угадывается в зеленоватых штрихах полупрозрачных, невесомых одеяний на фоне черного неба. Склонив голову, преподобный Варлаам безмолвно взирал на меня сверху вниз.
Нет, не должны прийти кабиасы под надзором такого святого.
Ночь неумолимо приближалась. Я заторопилась в свой домик на опушке, пока не настало время черной кошки: не хватало еще по пути встретить ее. Занесла побольше дров, на случай, если не буду спать всю ночь. Александр Борисович позаботился обо мне, сделал хороший запас на крыльце. В домике были сени, а не одна входная дверь. И это в данной ситуации радовало. Я закрыла обе двери на крючки, затопила печку и легла, не зажигая свечи. Лежу, жду, когда забоюсь.
Страх не приходил, но и сна не было. За окном уже исчезли все силуэты. Печка потрескивает, лежу и не признаюсь самой себе, что не дрова я слушаю, а прислушиваюсь, нет ли где-то посторонних звуков. Но слышится только глухой шум моря. Лежу дальше, ничего не происходит, уже надоело бояться, надоело ждать этих кабиасов, но все равно боюсь. Свечку зажигать тоже боюсь. Они же увидят меня в окно…
***
Нет, это невыносимо, я не доживу до утра в таком состоянии! Надо что-то делать! Постепенно стало раздирать любопытство: что там за дверью, в темноте? И вдруг меня осенило: есть же способ увидеть, не сидят ли они там под елками. Большие ели подступают к самому крыльцу, я смогу их сфотографировать со вспышкой прямо из двери. Встаю, потихоньку крадусь в сени, резко открываю дверь, быстро фотографирую тьму и тут же закрываюсь. На экране фотоаппарата вижу пенек, ствол и низко опущенные мохнатые ветки. Под ветками — никого.
Ложусь, мыслей страшных больше нет, и я засыпаю. Просыпаюсь — светло! Господи, неужели эта ночь кончилась?! Послышался легкий шум машины. Вижу в окно, что к домику быстрой походкой идет Александр Борисович:
— Татьяна Викторовна! Живая! А я примчался пораньше, думаю: а что если у нее психика не выдержит? Что люди или звери напугают — этого я не боялся, это исключено…
Фраза зацепила своей недосказанностью, но все уже было позади, и тема растаяла вместе с темнотой.
***
…Вернулась я домой, наткнулась на ночную фотографию и решила рассмотреть ее на компьютере. Сначала мое внимание привлекла светлая точка в центре снимка. Ой, да тут еще одна… и еще… Линия из семи светлых точек тянулась из глубины леса куда-то в левую часть снимка. Перевожу взгляд и цепенею — между пеньком и стволом ели вижу маленькую фигурку человечка в профиль. Левой рукой он держится за пенек, а правой поправляет высокий черный “котелок” на голове. Ноги полусогнуты и остры в коленках, как у копытных животных. Машинально отмечаю: как у черта… И вскакиваю от неожиданности.
— Кабиас?! Александр Борисович знал?!
Татьяна Цветкова.
