Наташа и Леопольд прошли очередной и, наверное, самый сложный этап оформления документов и победили. Самым сложным было получить разрешение на выезд сына.
Но и здесь все получилось. И вот с визой для “воссоединения семьи” молодая жена и ее сын уже насовсем перебрались в Германию… Или не совсем насовсем?..
Глава 24. День Сурка
Январь 2011 г.
Десятого января, в первый рабочий день после новогодних праздников, пришла непривычная зима — ночью было до минус десяти и без снега.
Недовольный Лео, расслабившийся на двухнедельных рождественских каникулах, ушел на работу еще с полчаса назад, поцеловав меня холодными сжатыми губами, и я намеревалась, собственно, встать пораньше. Но в нашей неотапливаемой спальне был такой “дубак”, что мне совсем не хотелось вылезать из-под теплого одеяла, и я позволила себе вздремнуть “еще минуточку”, натянув до носа свою вязаную спальную шапочку.
Настроение было сырое и неуверенное в себе. А если еще честнее — настроение было чемоданное.
Шел третий месяц с момента нашего официального вселения в прокуренную Леопольдовскую квартиру, а мне казалось — третий год. Уже с первого месяца совместной жизни втроем наши прежние “безобидные милые странности” начали превращаться, как и положено, в большие недостатки. Но если мы с Ваней старательно терпели новые правила игры, то радушный прежде Леопольд, потесненный со своей помеченной территории новым иностранным семейством, становился с каждым днем невыносимее. В результате за время новогодних праздников, которые мы провели не выезжая далеко за пределы нашего городка и большей частью дома, мы переругались с ним совершенно.
Я перевернулась под одеялом на другой бок, и горькая слезинка покатилась вниз по щеке.
“Если ты не перестанешь на меня давить, — вспоминала я итог вчерашней ссоры, — то я соберу чемодан и уеду домой!” Его ответ меня удивил…
Я окончательно проснулась, потянулась и поняла: либо доставать свою заначку из ящика с бельем и покупать билет на самолет, либо от нашей прежней безалаберности придется избавляться…
Нельзя сказать, чтобы мы с Иваном были невоспитанные или совсем уж некультурные граждане — вовсе нет. Но по ходу нашей жизни как-то так сложилось, что каждый имел свой собственный распорядок дня и был “сам себе голова”. Моя посменная работа научила Ивана самостоятельно вставать в школу по будильнику, иногда забывать завтрак на столе или сумку со спортивной формой на обувной полке. Если смена выпадала ночная, мы общались по телефону, и мне оставалось только верить на слово, что “компьютер выключен, уроки сделаны и зубы уже почищены”.
Телефонное воспитание, чего греха таить.
И вот теперь в этой чужой и далекой стране я понимала страдания героя фильма “День сурка”.
Волнения улеглись, и бесконечные одинаковые дни, расписанные задолго до моего приезда, а может быть, и до появления на свет, на течение и смысл которых я никак не могла повлиять, приводили меня в уныние своей предсказуемостью и однообразием.
Каждое буднее утро я просыпалась ровно в шесть тридцать утра под веселую перепалку ведущих из радиобудильника. Я открывала глаза, осматривала очертания чужого старинного спального гарнитура в темной комнате и удивлялась, что “сон длиною в жизнь про то, как я в Германии жила” продолжается. Разочарованно вздохнув, я закрывала покрепче глаза и вспоминала, что же такого приятного и хорошего было ночью в моих разноцветных видениях, которые являлись единственным развлечением, неподвластным воле вездесущего Лео.
“Короткометражные фильмы” из своей прошлой жизни я “смотрела” каждый день и с удовольствием пережидала вечер, радуясь наступающему отходу ко сну. Ночью я ставила капельницы кардиологическим пациентам первой городской, общалась с мамой или с Марьяной и выгружала с папой из багажника ящики с проросшей семенной картошкой, вдруг понимая, что посадить-то я все равно не успею — мне нужно на самолет!
И тогда из подсознания всплывал образ седобородого немца, выпускающего вместе с клубами дыма потоки ненужной информации, и я вспоминала, что у меня теперь есть муж и я должна скорее вставать, чтобы начинать выполнять свои нехитрые, но святые обязанности.
Мой языковой курс на следующий необходимый сертификат В2 в “Народной школе” начался, но я пока “сидела дома”. Вдруг оказалось, что мои знания немецкого забежали далеко вперед по сравнению с вновь набранной группой, и экономный Лео, который должен был платить сто евро в месяц за мою учебу, выжидал теперь звонка директора.
Привыкшая прежде целый день быть “на ногах” в борьбе за выживание, я ощущала свою полнейшую бесполезность, ненужность моей женской смекалки, взращенной ежедневным преодолением российских трудностей. Организация домашнего хозяйства Леопольдом проходила под бывшим советским девизом “Экономика должна быть экономной” и не терпела вольнодумства.
По понедельникам я проводила генеральную уборку, пытаясь одним ведром вымыть всю недельную пыль в квартире и на балконе (экономия воды и газа!).
По вторникам разрешено было включать посудомоечную машину, в которую мы всю неделю складывали грязные тарелки и многочисленные, специально для этого и купленные столовые приборы (экономия воды, моющих средств и электроэнергии!).
По средам я совершала прогулку на городской рынок, впрочем, для вида — покупать там было дорого (экономия денежных средств!).
В четверг я пылесосила (экономия электричества и мешков для сбора пыли!).
По пятницам после его работы мы ездили отовариваться в самый дешевый супермаркет “АЛДИ” и закупали продукты на неделю. И если поначалу я всерьез воспринимала Леопольдовские “экскурсии” по полкам, сопровождающиеся рассказами о разнообразии вкусной и здоровой немецкой пищи, то скоро стало понятно, что покупать мы будем всегда примерно одно и то же, соответственно вкусу и привычкам эгоистичного в этом вопросе Лёвушки.
По субботам он заводил свою стиральную машину, засовывая, к моему ужасу, вместе с грязной рабочей одеждой светлые кухонные полотенца, трусы и носки, и я представляла полуобморочное лицо моей мамы, если бы ей довелось увидеть эту “кашу” (экономия воды, электроэнергии и стирального порошка!).
По воскресеньям ровно к одиннадцати утра мы ездили к его маме “на обед” (экономия продуктов, воды, электричества, моющих средств и личных трудов!), а больше в этот день и делать было нечего — все магазины закрыты, и страна “вымирала” до понедельника, принуждая своих граждан к просмотру телепередач на домашнем диване (экономия сил для предстоящей трудовой недели!).
Все это сильно отличалось от нашей прежней жизни, где мы пылесосили, когда хотели, и стирали белое белье отдельно от черного, не говоря уже о перекусах бутербродами или чем захочется по дороге к компьютеру, как теперь выяснилось, “основному потребителю дорогостоящей электроэнергии”… Я каждый вечер спорила с Лёвушкой, пытаясь отвоевать личное жизненное пространство для себя и для удивленного новыми правилами Ивана. Однако все мои усилия понимания у “немца”, как его прозвал Ваня, не вызывали.
Ровно в семь ноль-ноль я вошла в детскую и подняла “железный занавес” обязательных рольставней:
— Сыночек, просыпайся, пора в школу!
— Мама, не хочу я в эту школу. Дети там все тупые, а учителя еще тупее. Два плюс два сложить не могут, детский сад какой-то, а не школа. Ну почему меня опять в четвертый класс отправили, я же его дома уже закончил!
— Ванюша, ну, чтобы ты язык спокойно осваивал, ты же знаешь. И потом — фрау Крис такая милая!
— Она-то еще ничего. А по религии училка меня не любит, да и не понимаю я этой религии…
— Ну и Бог с ней, с религией! Зато ты математик самый лучший. Давай, радость моя, мы же папе обещали.
Образ папы, который “тебя любит, но очень занят на работе”, неясно витал в нашей новой жизни, и я продолжала держать марку также и перед Леопольдом, улыбаясь Вадику по скайпу и спокойно докладывая ему о Ваниных “делах”.
Я подозревала, что на онлайн-конференции Вадима подвигало скорее простое любопытство, а вовсе не беспокойство за ребенка. Да и о чем можно было беспокоиться? Наивный Вадик полагал наравне со всеми, что мы попали в сказку и, познакомившись с Лео через экран монитора, был уверен, что его сын теперь обрел заветные “перспективы”.
Но сказка сказке рознь, и если уж переводить мои ощущения на сказочный язык, то все это время я чувствовала себя как сестрица Аленушка, оберегающая своего братца Иванушку в Кощеевой темнице, хозяин которой начинал страшно вращать глазами и кипятиться, если Ваня вдруг вспоминал после семи часов вечера, что ему еще учить природоведение. Тогда мы закрывались в Ваниной комнате, повторяли урок и думали, что же нам делать дальше.
— Мама, я буду хорошим, — обещал мне милый Ванька, по опыту зная, что сегодня маме еще долго придется выслушивать Леопольдовские нравоучения по поводу “организации режима дня младшего школьника”.
— Ну, молодец, — я целовала Ваню в стриженую макушку и шла на свою “Голгофу”.
День сурка в нашем варианте предполагал ежедневную, без праздничных и выходных, Леопольдовскую демагогию, направленную на перевоспитание своих “большевиков”, как беззлобно прозвали нас у него на работе знающие пару слов по-русски выходцы из Польши, с ударением на “и”.
К слову сказать, перевоспитывал нас Лёвушка не со зла, а как раз по доброте душевной. Немцев он считал высокообразованной нацией, говоря при этом, что они не знают всего, они просто знают всё лучше других.
“В любой точке Вселенной женщина может прослыть “очаровательной”, если слушает, пока говорит мужчина”, — эту цитату я вычитала в одной из фантастических книг Роберта Хайнлайна и первое время старательно кивала головой и восклицала: “Ах, ну надо же!”, “Да-да, так и есть!” или “Ты прав, дорогой”.
При этом я часто витала мыслями в облаках, пока озабоченный решением глобальных мировых проблем Лео не призывал меня поучаствовать в дискуссии. Тогда я мямлила в ответ какие-то глупости, стараясь по выражению его лица угадать, чего он хочет. Но если сначала моя политическая безграмотность Леопольда умиляла, то со временем он стал все больше раздражаться — как я могу не знать, например, что за люди эти “русские немцы”, триста лет прожившие на русской земле, и почему они за триста лет забыли родной язык и разучились готовить по немецким рецептам.
Откуда я знала — почему?!
…“Натушка, ты слышишь меня или нет?! Ты что, не поняла вопроса?” Ой, про что это? По-моему, я совсем уплыла из реальности.
В клубах сигаретного дыма передо мной вырисовывалось убежденное в своей правоте, сердитое седобородое лицо, требующее от меня невозможного. “Да, милый…” — я озиралась по сторонам… Как я здесь оказалась и что я здесь делаю?
Сначала я надеялась: вот выскажу свою позицию — и неугомонный Лео успокоится. Но когда он перешел от экономической и миграционной политики к рекомендациям по мытью окон, воспитанию детей и лечению различных болезней, тут мое терпение лопнуло.
Кому, как не мне, знать это лучше? Наглость какая — учить меня быть женщиной!
И я начала спорить.
Какая ошибка!
Как оказалось, непоколебимый Леопольд терпеть не мог оппонентов. Он краснел, повышал и без того громкий голос, размахивал перед моим носом журналами “Домоводство” и “Здоровье” в немецком варианте, завалявшимися на полках, судя по потрепанным и пожелтевшим обложкам, со “времен Очакова и покоренья Крыма”.
И тогда в моей голове всплывала другая цитата, от великого Салтыкова-Щедрина:
“Арина Петровна сразу не залюбила стихов своего мужа, называла их паскудством и паясничаньем, а так как Владимир Михайлыч, собственно, для того и женился, чтобы иметь всегда под рукой слушателя для своих стихов, то понятно, что размолвки не заставили долго ждать себя”.
Ну, точно про нас! Ключ к разгадке: “для того и женился, чтобы иметь всегда под рукой слушателя…”, и “размолвки”.
“Мне нужно остановить наш День сурка, иначе я сойду с ума, а Ваня одичает в своей комнате”, — отчаянно думала я в последний день каникул и неожиданно, глядя прямо в глаза разъяренного Лео, выдала:
— Если ты не перестанешь на меня давить, я соберу чемодан и уеду домой!
— Ты взрослая женщина и должна сама знать, чего ты хочешь.
Ну что ж, понятно. Оставалось только решить, чего же я действительно хочу. И помог мне в этом случай.
Продолжение следует.
