“ДД” получила письмо от Петра Скуфьина. Петр Константинович — ведущий научный сотрудник Геологического института КНЦ РАН, а письмо — это воспоминания о том, как жила во время войны его семья. “Моя внучка, которой уже за 20, стала интересоваться: как жила во время Великой Отечественной войны наша семья? Я решил в форме воспоминаний ответить ей на этот вопрос. Тут не только война, но и некоторые детали старинной русской жизни”, — написал нам Петр Константинович. Письмо получилось длинное, так что мы планируем публиковать его в нескольких номерах подряд. Уверены — нашим уважаемым читателям оно будет очень интересно.Дорогая Тасенька! Рад, что ты заинтересовалась в День Победы, как мы все жили в то тяжелое время.
Мой папа, твой прадедушка, Константин Васильевич Скуфьин, родился в старинном русском городке Елец, где его отец, твой прапрадедушка, Василий Иванович Скуфьин, работал экспедитором на махорочной фабрике братьев Заусайловых. В старинном Ельце, застроенном одноэтажными частными домами, были целые улицы наших однофамильцев — Скуфьиных. Елецкая махорка была лучшей махоркой России, в Ельце работали восемь махорочных фабрик, принадлежавших богатым купцам братьям Заусайловым. Первое электрическое освещение в Ельце — у Заусайловых, первый телефон — у Заусайловых, первый автомобиль — у Заусайловых. Богачи!
На фабриках работали только женщины, и все они курили. В воздухе висела тончайшая рыжая махорочная пыль от нарезаемой махорки. Женщины-рабочие люто кашляли и курили! Василий Иванович следил за отправкой по железной дороге упаковок махорки, принимал приходящие на фабрики грузы — суматошная работа экспедитора. Заработок — 70 рублей в месяц.
Василий Иванович не любил, когда зарплату выдавали золотыми монетами — тяжелые золотые десятки размером с сегодняшнюю двухрублевую монету быстро протирали кожаный бумажник. Он считал — бумажные деньги лучше! Уже после революции его жена Варвара Кузьминична, с досадой перебирая накопленные бесполезные царские бумажные ассигнации, восклицала в адрес уже покойного Василия Ивановича: лучше бы ты золотом просил платить!
Моя мама Лариса Павловна Петренко родилась в семье машиниста Юго-Восточной железной дороги на станции Россошь, где твой прапрадедушка Павел Платонович вместе с женой Верой Филипповной жили в деревянных домах-бараках в поселке железнодорожников Нахаловка. Я мальчишкой помню эти бараки — двухэтажные, обшитые черными досками дома, у домов — ни цветка, ни былинки, просто черная земля. Вода — из уличной колонки. Туалет — холодный нужник с круглой прорубленной дырой — в конце коридора. Холодно, особенно зимой.
У бабушки Веры, родители которой жили в этих домах, в раннем детстве случилось вот что. Когда Вера была еще ребенком лет пяти-шести, соседская девочка, ее ровесница, заболела скарлатиной. Эта страшная, заразная болезнь не дает дышать. Девочка умирала, и ее мать, вне себя от горя, дала Вере обсосанный мокрый пряник изо рта умирающего ребенка: “Кушай, дитятко!”… Через много лет соседка с рыданиями рассказывала об этом бабушке Вере — просила прощения. Бог миловал! Не заболела девочка Вера. Если бы заболела, никого из нас не было бы на Земле.
Павел Платонович, муж бабы Веры, прежде всего начал строить дом, чтобы вырваться из черного барака. Выстроил дом, одноэтажный, в пять комнат, побеленный белым мелом. После войны вместе с моим двоюродным братом Володей (он и сейчас живет в Воронеже, в Березовой Роще) я много раз бывал в том доме у бабы Веры. Хороший дом, рядом со станцией, небольшие окна без подоконников, прочные деревянные полы, в углу кадка с огромным фикусом до потолка. Большая русская печь. На эту теплую печь так хорошо было зимой забраться. Тихо, тепло, темно, уютно. На печи на противнях сушатся семечки, сухофрукты и прочие припасы. В углу — иконы, перед потемневшим образом девы Марии всегда горит лампадка. И сейчас я, кажется, слышу тихий шепот бабы Веры, которая горячо молится Деве Марии, Заступнице нашей!
Рядом с домом дедушка Паша посадил тополя. У него были золотые руки — все мог сделать, починить любой механизм. У бабушки Веры было пятеро детей — сыновья Саша, Федя и Николай и дочери Лариса (моя мама) и Зина. Николай, молодой, горячий парень, на товарняке поехал на станцию Поповка за букетом цветов для знакомых девчат. Попал под поезд, отрезало ноги. Умер по дороге в больницу.
Павел Платонович старался дать образование детям. Старшего, Сашу, послал учиться в железнодорожное училище, по своим стопам. Нужно было заплатить за учение 150 рублей золотом — 15 крупных золотых монет. Хорошо зарабатывали рабочие-машинисты в царское время! После революции уже никто из рабочих никогда не держал в руках таких монет. Саша окончил училище и всю жизнь, до войны и после войны, работал на железной дороге в Воронеже. Его сын Володя, мой двоюродный брат, с сыном Сашей и сейчас живут в Воронеже. Бываю у него в гостях, перезваниваемся, он на пенсии.
Федя, второй сын Веры Филипповны, работал в депо на железной дороге на станции Россошь. Перед войной взяли в армию, служил в зенитной батарее на румынской границе на реке Прут. Перед самой войной на батарею поступили гитлеровские прицелы к зениткам ПУАЗО-2 (приборы управления артиллерийским зенитным огнем) знаменитых оптических заводов Круппа. Немецкие прицелы наши солдаты поставили на зенитки, научились с их помощью метко стрелять. А тут 22 июня 1941 года немцы ударили по всем границам. Война!
Прямо через мост реки Прут пошли немецкие танки. Умный командир постарался забыть про приказ не открывать огонь (боялись провокаций). Развернул зенитки танкам в лоб: “Огонь!” Танки, как спичечные коробки, летели в реку. Командир приказал: “В штыки!” Бойцы через мост рванули на румынскую сторону, в городок, где немецкие офицеры пировали в кафе и ресторанах. Врывались туда и штыками прикалывали жующих врагов к стульям, как бабочек!
В этом месте фрицы полмесяца не могли перейти границу. Потом все же на флангах прорвались, окружили. Дядя Федя попал в плен. Отправили в немецкий концлагерь Грозберг. За малейшее непослушание били смертным боем. Кормили очень плохо. Работа состояла в том, что надо было чистить овощи — морковь, картошку, брюкву для скотины. А колючая проволока вокруг лагеря — под смертельным электрическим током. Дотронешься — погибнешь.
Дядя Федя с двумя друзьями подобрал тайком, когда гнали на работу, пару разорванных резиновых галош. И вот ночью дядя Федя с двумя друзьями отгибали найденными галошами проволоку и осторожно пролезали наружу — и к грядкам! Быстро набирали моркови, картошки — и назад. Нужно было обязательно все это съесть до утра. Если немцы утром найдут — убьют! А тут и свои голодные рвут из рук эти морковки. Рисковать никто не хочет — через проволоку лезть, а кушать все хотят. Приходилось от своих отбиваться.
Дядя Федя до войны был крепким спортивным парнем, играл в футбольной команде станции Россошь (кстати, в железнодорожной больнице этой станции в 1937 году моя мама Лариса Павловна и родила меня, когда беременной приехала из Воронежского университета к своей маме, Вере Филипповне, рожать). Именно спортивная закалка и помогала дяде Феде и в мирной жизни, и на войне. Даже после войны, после страшного плена он, будучи уже пожилым человеком, оставался крепышом и спокойно делал “пистолетик”: нужно встать прямо, вытянуть вперед руки, а потом присесть и встать на одной ноге, вытянув другую ногу горизонтально вперед, пистолетиком. Попробуй, непросто!
Продолжение в следующем номере.
Петр! Ты мой двоюродный брат.Я — Елена Федоровна. Младшая дочь того самого Федора Павловича из Россоши, брата твоей мамы. Ты вспоминал про моего отца с такой теплотой! Я ничего этого не помню, рано осталась без отца (в 12лет). Бываю в Россоши на могиле бабушки Веры Филлиповны и дедушки Павла Платоновича. Там рядом лежат и мои папа Федор Павлович и мама Мария Ивановна. Недавно и сестра моя Лилия Федоровна была похоронена там. Я живу в Узловой Тульской области с другой сестрой Ларисой Федоровной. Мы все три сестры проработали учителями химии и биологии. Это у нас — семейная профессия. Я получила и второе высшее образование педагога — психолога. Работаю до сих пор. Рада бы была получить весточку от кого- нибудь из своих родственников.