Краткое содержание предыдущих глав.
Итак, наши молодожены начали ссориться. Наташа пытается жить так, как привыкла. Мало того, она пытается и Леопольду навязать тот же образ жизни. Однако Леопольд отстаивает свои привычки, свои правила, свои традиции. Доходит до того, что Наталья хочет взять его на испуг: соберу вещи и уеду домой. Увы, муж отвечает: ты взрослая женщина, поступай, как знаешь. Наталья бросается за советом к приятельнице.
И та дает совет: принимай жизнь такой, какая она есть. И мужа — таким, какой он есть. И не пытайся заставить Германию жить по русским правилам. И Наталья старается. И они мирятся. И она получает разрешение на учебную работу, чтобы стать немецкой медсестрой. Первые три месяца она безмолвно и бесплатно отработала
в операционном отделении ближайшей больницы, теперь работает в хосписе. Также без оплаты.
Глава 31.
Волонтерство
Июнь 2012 г.
Дни шли за днями, недели — за неделями, а я все продолжала катать кровати, мерить пульс с давлением и убирать за больными подносы с остатками завтраков и обедов. Мои робкие попытки влезть в более “специфичные” сестринские дела тут же пресекались вызовами в палаты пациентов, которые по любому поводу жали на красные кнопки возле своих тумбочек.
Послеоперационные больные хотели пить и писать, и я подавала стакан с минералкой и подставляла судно или утку. Или они хотели получить карту доступа к телефонному аппарату, и я бежала на первый этаж и покупала карту в больничном автомате. Или они хотели повернуться на другой бок…
Выполняя эти нехитрые задания, не требующие от меня никакой квалификации, кроме умения быстро перемещаться от одного объекта к другому, я вежливо улыбалась пациентам, другим медсестрам и старшей сестре Богухвале, которая и сама трудилась в смену, прихрамывая и толкая кровати с бледными больными к грузовому лифту. По выражению ее лица было видно, что она меня недолюбливает, но я не могла себе представить — за что.
…Странным мне казалось, что вместо привычных санитарочек, которые в России назывались “младший медперсонал” и входили в штатное расписание, в немецкой больнице периодически появлялись различные “помощники” — индийские сестры милосердия католического ордена, добровольно-бесплатные сотрудницы социальных служб, абитуриенты университетов, не поступившие в этом году и отрабатывавшие теперь “свободный социальный год”, и студенты медицинской школы, расположенной при больнице. Работали большинство из них, к моему удивлению, так же, как и я, — бесплатно.
Энциклопедия гласит: “Волонтерство — это широкий круг деятельности, которая осуществляется добровольно на благо широкой общественности без расчета на денежное вознаграждение”.
Стыдно признаться, но лично я в своей российской жизни настоящих волонтеров еще ни разу не встречала. Хотя теоретически знаю, что и у нас они есть! Но где? И чем занимаются?..
Я точно помнила, что все организованные “свыше” акции и мероприятия на моей работе всегда были для нас, сотрудников, “добровольно-принудительными”. Российские медсестры подметали больничный двор на городском субботнике, сажали деревья и проводили в школах просветительские беседы, направленные на профилактику наркомании и СПИДа. Но мне и в голову не пришло бы назвать все это волонтерством! Надо — значит, надо.
И только здесь, в Германии, я удивилась, какой большой объем абсолютно бесплатной работы выполняют граждане этой страны, начиная от популярных телевизионных ведущих, по очереди дарящих свой “час”, к примеру, детскому обществу инвалидов, и заканчивая одинокими пенсионерками, по доброй воле сидящими с чужими детьми.
Обычно все подобные “бюргерские инициативы” широко рекламировались по телевизору и очень одобрялись обществом. Каждый год на местном телевизионном канале проводился конкурс на самого “инициативного” бюргера, заявки на который высылали втайне от самого героя его родные или друзья. И тогда съемочная группа “заставала” героя в разгар его добрых дел. Сюрприз!!!
Смущенный бюргер, разливающий горячий суп бездомным, не хотел расставаться с половником и отмахивался от благодарностей известной фразой “каждый на моем месте поступил бы так же”. Но его все равно выводили в центр зала, хлопали в ладоши, и я умилялась перед телевизором таким человеческим добродетелям.
Воодушевленный моей реакцией Леопольд гордился национальными подвигами своих сограждан и при каждой возможности важно указывал пальцем, например, на гаражи пожарной части.
— Посмотри-ка, Натушка, четыре новые пожарные машины, да плюс три вспомогательные легковушки — это все наше достижение!
— Что значит “ваше?” — удивлялась я.
— Наше — значит, конкретно нашего города и его жителей! Государственные пожарные службы в стране организуются только в больших городах, а в маленьких — все на общественных началах, и плюс забота бургомистра. Все члены пожарной дружины — горожане-добровольцы и состоят в ней абсолютно бесплатно! А официальных пожарных, получающих зарплату от государства, в стране всего-то четыре процента общего количества…
Мы прогуливались дальше по нашей средневековой мостовой, и Лео останавливался возле офиса своего домашнего врача.
— Смотри-ка, опять взял отпуск на неделю за свой счет! Наверняка в составе Красного Креста в Африке детишек лечит. Все отпуска там проводит, помогает несчастным. Эх, хороший человек, я всегда за него переживаю — хоть бы сам там не заболел, да за свои же деньги…
Потом я познакомилась с женщиной, она каждые выходные ходит со своей любимой старой собакой Лэсси в дом престарелых с тем, чтобы пожилые люди могли погладить животное. Она утверждала, что прикосновение к мягкой собачьей шерсти благотворно влияет на психику пожилого человека.
Браво! Я была в восхищении.
— Лео, это же просто здорово! А как же ты? Не хочешь сам стать добровольцем?
— Натушка, ты думаешь, что говоришь? Они же все либо пенсионеры, либо студенты, вот и помогают от нечего делать. А я каждый день на работе устаю, в выходные маму навещаю. Вот вы теперь у меня есть. Тоже, считай, благотворительность…
Интересная позиция.
Так же он отреагировал на то, что его любимой жене больница не платит ни цента.
— Да что это за рабство такое! — возмущался вечерами Леопольд, наблюдая мое неподвижное тело, лежащее пластом на диване в гостиной, — и это в двадцать первом веке и в передовой стране! Они тебя просто используют!
То, что меня используют, я поняла не сразу. Откатав три месяца кровати и придавив колесиком до черноты ноготь большого пальца левой ноги, я с облегчением избавилась от мало чему научившей меня хирургической “практики” и скептически улыбающейся себе под нос старшей сестры Богухвалы.
Больше всего меня огорчало, что мне так и не удалось заглянуть в компьютер, и я надеялась восполнить этот пробел в следующем отделении — отделении для пожилых людей.
Но и там до изучения документации дело не дошло! Перегруженные работой медицинские сестры работали “за двоих” без доплат и процентов, и я поражалась их бодрым докладам начальству, что “средний персонал справляется”. Основной их задачей было правильно заполнить все “бумажки”, и мне опять никто не удивлялся и не спрашивал, почему я упорно, каждый день и вовремя прихожу на работу, а просто гоняли туда-сюда по отделению, как добровольную помощницу.
И тут меня осенило.
Я — волонтер!
Ну, конечно! Если “медсестринской практикой” эту беготню назвать было никак невозможно, значит, Судьба предоставила мне уникальную возможность прочувствовать на своей шкуре, каково же на самом деле быть волонтером-альтруистом, работающим по восемь часов, почти без выходных и праздничных, “без расчета на денежное вознаграждение”, а лишь с тайным ожиданием благодарного взгляда нуждающегося в помощи.
Вдохновленная новой идеей, я с энтузиазмом взяла под свою постоянную опеку две “стариковские” палаты — женскую и мужскую.
В женской палате каждое утро меня ждали три бабушки. У стены лежала неподвижно, как куколка в пеленках, розовая, полная, с белым пушком на голове старушка “Божий одуванчик”. Она лежала и безразлично сносила все трудности общего ухода с последовательным переворачиванием через каждые два часа на другой бок. Ее было как-то особенно жаль, возможно, меня впечатлила ее безмолвная покорность судьбе и одновременно очень хороший аппетит. Она безмолвно кряхтела, пока я, напрягая спину, проводила с ней “утренний туалет”, и потом жадно ждала завтрака, широко открывая рот навстречу бутерброду с сыром. Сопя и причмокивая, выпивала полный поильник кофе с молоком, и я удовлетворенно вытирала ей рот чистой салфеткой, уже заранее зная, что ровно через час нужно прийти менять ей памперс.
Другая бабушка, посередине, могла вставать сама, но, к сожалению, сразу же забывала — зачем. Каждое утро она привычно интересовалась, где она находится, и я так же привычно объясняла ей про “отделение для пожилых людей”, намазывая пасту на зубную щетку, одновременно напоминая, как ею пользоваться и для чего.
Третья, у окна, к моей великой радости, оказалась русской немкой.
В отличие от первых двух “чисто немецких” бабушек, дети которых навещали их строго в выходные дни, в перерыве между кофейным полдником и ужином, и присаживались на пятнадцать минут на дерматиновые табуреты, к “нашей” бабушке приходили каждый день уже с раннего утра многочисленные тихие родственники, помогавшие ей вставать, умываться и закреплять широким деревянным гребнем на затылке седую жидкую косичку. Да и сама пациентка являла собой пример для подражания! Будучи в абсолютно ясном уме, “наша” бабушка так просто болезням сдаваться не хотела и до последнего держалась за эту жизнь и свою независимость. Даже необходимую помощь со стороны персонала она принимала неохотно и, несмотря на мои уговоры, всегда отвечала смущенно: “Да ладно тебе, деточка, я уж как-нибудь сама…”
Повеселее было в палате мужской. Главным действующим лицом там был мужчина средних лет, неизвестно как примкнувший к “пожилому” отделению. Он всегда сидел лицом к окну, устроив на прикроватном столике маленькое рабочее бюро со словарями, ноутбуком и тетрадями в линейку, и разговаривал с медсестрами на разных языках.
— Buongiorno! — приветствовал он деловито итальянку Бамбину.
— Dzien dobry, — польку Казимиру.
— Buna dimineata, — румынку Вайолу.
На двух соседних койках внимали ему в некотором восторженном оцепенении два деда-инвалида. Старички замирали каждый раз, когда в палате раздавался иностранный диалог, и, не очень разбираясь, кто есть кто, посмеивались незнакомым выражениям.
— Хм, это еще что! Ты подожди, вот русские придут… — приговаривал дедок у стенки народной поговоркой времен второй мировой.
И тогда я, снимая с его старой жилистой руки манжету тонометра, делала “страшные глаза” и серьезно объявляла:
— Русские не придут. Они уже здесь!
— Ты ли, чо ли?
— Я, родимый.
Мы оба улыбались шутке, и я бежала дальше “волонтерить”.
Глава 32.
“Всего вам самого доброго!..”
Наконец, наступило заветное “завтра” — мне обещали дать характеристику, и я смогу работать за деньги. Не глядя мне в глаза, директор перебирал на рабочем столе бумаги, к моей практике явно не относящиеся.
— Дорогая фрау, — начал он унылым голосом, и мне стало понятно…
— Дорогая фрау, согласно отчету старшей медсестры Богухвалы, Вы не смогли освоить полный объем сестринской работы. И я, соответственно, не могу дать Вам полноценную характеристику. Предлагаю продолжить практику до полного завершения…
С горящими глазами и пятнами на щеках я поспешила к Богухвале.
Это был момент ее триумфа, о котором мечтала “старшая” немецкой хирургии, полька Богухвала.
— А ты что же себе думала? — зашипела она зловеще в мое лицо. — Ты думала, за полгода на зарплату перескочить? Да ты знаешь о том, что я в свое время полтора года немцам зады мыла, молчала, угождала, унижалась, плакала по ночам, прежде чем они меня “признали”?! А ты думала, что ты самая умная? Иди отсюда…
— Богухвала, что я тебе сделала, зачем ты так?! Я же старалась…
— Этого мало, детка. Будешь еще год бесплатно пахать, а там посмотрим.
Я тихо ревела в раздевалке, примостившись на стульчике возле одинаковых железных шкафчиков…
Окончание следует.
